Сибирские огни, 1987, № 10

Бабушкой будет Земля мне, матерью будет Река мне, нянькой — Волна. Я в озерах выросла, волны качали, а пеленали туманы с детства меня. А живу я там, где вода, значит, всюду...»— «С кем ты живешь-проживаешьі»— «Не одинока на свете: семь нас сестер, я — седьмая, самая младшая буду...» Слышен лишь голос, а видеть девушку Ивыр не может. «Значит, она неземная, значит, из племени духов»,— думает Ивыр. А руки к девушке тянутся сами, ищут певунью, находят нежно-бесплотное нечто. Это бесплотное нечто к Ивыру тоже стремится, льнет к нему, жаркому, влагой дышит в лицо, прижимаясь к сильно стучащему сердцу. Так и не помнил, поймал ли, так и не знал, удержал ли девушку Ивыр у сердца, только уснул — истомленный, как от любви засыпают, и на плече до рассвета с ним отдыхала прохлада... Каждую ночь с этой ночи Витсам к нему приходила — песни журчащие пела, к сердцу горячему льнула и неземною прохладой Ивыру грудь овевала. Но — все кончается в мире, кончились чудные ночи, кончились нежные песни — Витсам однажды сказала: «Ивыр, как видно, с тобою нам расставаться придется. Ты вырубаешь деревья и родники иссушаешь. Леса не будет — убудет в реках воды: это гибель! Ивыр — на юг, а на север Витсам и все ее сестры шли. Между ними пространство ширилось. Сестры искали тихие омуты, реки, девственный лес над ручьями — глушь, где никто еще не был, где тишина вековая. Шли они, шли, только Витсам остановилась. Как видно, Ивыра вспомнила — слезы не удержала: «Ах, сестры, жаль мне родимых угодий, с вами идти не смогу я...» Сестры сказали, что надо нам собираться в дорогу — в край, где не рублены сосны, где не испорчены реки, где полноводны озера,— где тишина вековая...» Ивыр объятья раскинул, чтоб задержать невидимку, чтоб удержать и оставить. Но, словно ветра дыханье, речь донеслась: «Оставайся, Ивыр! Прости, мой любимый, жить без сестер не могу я... Я ухожу, но подарок твой уношу я под сердцем — пусть новой жизни росточек будет любви продолженьем...» Ивыру так захотелось Витсам догнать, но в округе было пустынно; ни звука и ни следа от любимой — голо и немо. Встал Ивыр над обезлесевшей речкой, тяжко задумался: «Видно, любит не так, как земные, если сама неземная. Витсам! Прощай, невидимка! Что же с тоскою мне делать! Что ж от любви мне осталось! Как буду жить!»— но тотчас же вспомнил родное становье, родичей ясно представил, ждущих его из похода: лица надеждой светились, взоры — к нему обращались... Горько вздохнул о любви он, вспомнил воздушные ласки, вспомнил журчащие песни, что ему Витсам певала, и со страдающим сердцем вышел в дорогу. Обратный путь был не легче прямого, но с каждым шагом тревога о соплеменниках дальних Ивыру шаг удлиняла, ход ускоряя счастливый через большое болото. Сильно расплакалась Витсам: сестры ее не успели ни ободрить, ни утешить, как ее горькие слезы озеро образовали. «Тымын1,— воскликнули сестры от удивленья.— Пусть будет озеро домом для Витсам! Витсам, давай оставайся в этой округе...» Но Витсам слезы отерла и сестрам так возразила: «А как же брошу я вас и останусь! С вами я, с вами, сестрицы. Мы неразлучны навеки...» 1 Тымын — мансийск., озеро.