Сибирские огни, 1987, № 10
тать, оценить, как там у него получилось. Ну, я читаю, осмысливаю. Пишет, что шел он с плотбища Армич «трещебой», значит, тайгой. Собака в одном густом, непроглядном месте залаяла. Подошел Коса чев, послушал: в «трещебе» кто-то возится, пышкает. Конечно, мед ведь! Косачев испугался, подумал, что пришло ему время бороться за жизнь, приложился и выстрелил наугад... Тихо, мол, сразу стало: ко мара слышно над ухом. Пошел Косачев в «трещебу» смотреть, а там не медведь, а лось копыта откинул... Прочитал я эту писанину и гово рю: не ври, Иван Парфеныч! За вранье с тебя еще пять тысяч взять надо. А пиши правду голую, как она есть. Смотри: жена у тебя боль ная, сам в преклонных годах, беден — ружья хорошего купить не на что, детей куча. Вот правда-то! Справку возьми в больнице о болезни жены, а в сельском Совете, что многодетен, укажи год своего рожде ния. Собери все документы и отошли, куда надумал... Написал, ото слал, и было ему помилование. — Это он напугал топором медведя? — спросил Гринашко. — Косачев, Косачев!.. Смотреть покос на речку Ершовку пошел, а медведь по пути ему встретился — пучки собирал. У Косачева ружье действительно было такое старье, что давно надо б выбросить. Ну что это за ружье, когда курки надеты без закрепления винтов? Выстрелил —мимо, а курки в траву отлетели. Медведь на него смотрит, как ум ный на дурачка, лапой себе по уху тронул, мол, эх ты, Алеша! Стоит на дыбах, взирает, а Косачев раскрылатил рваный плащишко, поднял топор над головой, бежит на медведя, кричит: «Уходи, зарублю!» Мед ведь и убрался!.. — Есть чудаки на свете,— посмеявшись, сказал Гринашко. Бучельников накладывает в печку дров, наливает чай в кружку, вы пивает его с сахаром и сухарем. Спать еще рано, можно и дальше раз глагольствовать. — А деда Полуницу возьми,— начинает он исподволь после чая.— На рыбалке, на Пашкиной речке, рыбы наловят, наварят, сядут есть. Полу нина слова деда своего обязательно повторит: «Водяной батюшка, иди с нами хлеб-соль кушать!» И слышит будто бы Полуница, как вода за бурлит, забурлит и стихнет... На охоте то же самое повторяется: «Лес ной батюшка, иди с нами хлеб-соль кушать!» И слышит опять Полуни ца, как тайга зашумит, зашумит, и видно будто ему, как с елок иголки сыплются. — Почитали природу старые люди-то,— вздохнул Гринашко.— Не то что нынче стало: взял от нее сполна да еще под дых ее трахнул чем- нибудь поувесистее... И вообще дружно народ раньше жил. Я хоть и намного младше тебя, а то время помню. Людей трудности сплачивали. — Дружба, сплоченность — они не по пьянке рождаются. — Ну, тут ты, как пить дать, прав,— поддержал сват свата.— Вот мы с тобой попиваем чаек и довольные. И вообще наше Осипово — по селок трезвый. Порядок держался и держится. А работы нам — край непочатый... Спасибо, дед Секлей, за твой разговор! — Неужто спать завалишься? — с обидчивой ноткой спросил Сергей Данилович.— Так не годится. — А как? — Поговорить я люблю, а больше — слушать. Не отмалчивайся! Ты еще не рассказывал, как тебя приглашали в обком. — Сначала в наше объединение, а уж потом в обком. И не меня од ного, а многих, и все в генеральских чинах, только я один был в стар шинском звании. — И не подкачал? — Как видишь. По мне лучше открыться, чем таиться. В рот каши набрать и сидеть молчуном, когда надо на стол правду выложить, не по моей натуре... Тогда осиповцы принимали участие в том, что им и теперь предсто ит: помогали в прорубке трассы. Работа предстояла огромная, и второй 74
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2