Сибирские огни, 1987, № 10
носила себе и ему на радость, а краля давай пеньюар тот показывать всем на работе, перед бабами выхваляться. Ах ты, наказанье господне! Зачем, к чему? Не понять никак этого Елене Диомидовне... Конечно, у него положение: он директор, а жена — сторож в конторе. А тут еще годы. А тут еще эта искалеченная нога... Николай Савельевич, зная семейную ситуацию Чипуровых, с пони манием, сочувствием, как и Катя его, относился к Елене Диомидовне, сравнивал ее в мыслях с Евлалией, а подругу Филиппа Ефимовича с Ксантиппой. Когда-то Румянцев увлекался Эразмом Роттердамским и мог читать наизусть целые страницы из его «Разговоров запросто» или из «Похвалы глупости». — Так я к вам зашел позвонить, Диомидовна,— сказал Румянцев, снимая унты у порога. Дозвонился он быстро, ему пообещали приехать завтра и телефон посмотреть, и телевизор исправить. — Спасибо, хозяйка. Пойду домой. А к матери моей, Диомидовна, ты все же съезди. Я тебе после скажу, когда она на ноги встанет... Мать Румянцева, Лидия Евтихиевна, была не знахаркой, не воро жейкой, а настоящим экстрасенсом. Врачи парамоновской районной больницы, когда не могли одолеть некоторые заболевания, тихонько отсылали больных к бабке Румянцевой. Любопытная была эта старушка. Когда спрашивали, как она ле чит, о годах ее, Лидия Евтихиевна громко (у нее слабый слух) всту пала в беседу. — Царя с трона сняли — мне семнадцатый шел. И я уже знала-те, что помогать людям буду. Земский врач посмотрел на меня-те од нажды и родителям моим доложил, что у меня есть гипноз. Мать Румянцева была ярой противницей водки, не уставала воспи тывать жившего с нею сына-холостяка Бориса, отменного рыбака гослова, который, правда, нередко страдал с похмелья. Пьянство Ли дия Евтихиевна называла «собачьим мясоедом». Свежему человеку послушать ее было приятно. Любил с нею вступать в разговор и Нико лай Савельевич. — Про телевизор-те, Коленька, еще батюшка мой, помню, сказы вал, что будут-те, значит, когда-нибудь деревянные ящики в каждом доме, и все в них станут показывать, что творится в Москве и что в Питере. — Ну прямо вот так и сказывал? — выражал недоверие Николай. — А ты, милый, слухай и матери не ставь тычкй! — Умный, выходит, был дед у меня, если так далеко прозорливость его заходила,— соглашался поскорее сын с матерью. — Умный и дюже чуткой. Он еще говорил, что серп и молот по всей земле пройти должны. И пройдут! — Обязательно, мать, только не так скоро,— горячо поддерживал эти здравые мысли сын. — Мой батюшка, крестьянин, Ленину верил. А твой отец за Со ветскую власть-те голову на фронте сложил... Мать вспоминала, сын слушал, как до войны они жить крепко начали, как отец его рыбу ловил, сдавал на рыбозавод помногу, в по чете ходил, но война началась и нормальную жизнь людей с пути сбила. — Вот-те уехал Савелий мой на ту сечу и не вернулся, родимый... На этом месте мать умолкала, не желая бередить дальше не заруб цованную в сердце рану. О своем лекарстве Лидия Евтихиевна распространяться не желала, но уж если ее долго упрашивали, уступала и говорила со вздохом: — Сколько людей-те я вылечила! Заикастых, припадошных... И делаю я все глазами да вот руками этими-те.— Глаза ее, очень юркие и блескучие, были утоплены в густоте глубоких морщин, а руки, с на пухшими жилами, ярче слов говорили о ее неизбывном труде.— В мо их руках какая-то быстрость есть... 60
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2