Сибирские огни, 1987, № 10

Тяжелым стало ружье за спиной! А ноги... А руки... А вся поясница... Засвинцовели, скрипят. В глаза, залитые потом, ударяют косые лучи. Солнце давно проглядывает уже сквозь редь деревьев. Лес пошел — сплошь осинник. Сын Александр говорил когда-то, что осины — это то­ поль дрожащий. Вот и он, Савушкин, дрожит весь от пяток до маковки. Тяжко-то как, непосильно становится. Неужели конец и не видать ему больше ни жены Марьи, ни детей? Где Михаил-то? Чует ли он, что отец его, почитай, погибает? Трепещет ли сердце его от тревоги и боли? Проклятое ломотье в ногах... Пегий повизгивает, видать, понимает, как муторно, тошно хозяину. Сам валится набок, а повод натягивает — ошейник в горло впивается, хрип выдавливает. И Хрисанф Мефодьевич отмечает в сознании, что без собаки давно бы остановился, не совладал с собой. Время тянулось длинной незримой нитью. Следы коня и волков по­ вернули на просеку. Бег Солового все еще был широким, упорным. Тру­ па коня не попалось пока, и это укрепляло дух Хрисанфа Мефодьевича, отгоняло мысли о старости, дряхлости. Возможно, что мерин урыскал от хищников, тогда и ему не упасть, не увязнуть навеки в сугробе. Он ожидал появления волков, но серые не показывались. Удивительно, что Пегий не проявлял беспокойства, спокойно сидел в минуты короткой отдышки, хватал жаркой пастью сыпучий снег. Еще они шли с версту и услышали вдруг гулкий выстрел. Сердце Хрисанфа Мефодьевича обдало надеждой и радостью. Он поднял ружье и ответил. Громыхнуло по всей тайге, с ближних деревьев осыпался иней, заблестел в солнечном свете стеклянно и радужно. Дьявол, да это же сын Михаил вышел искать его спозаранок! На выстрел Савушкина отозвались тут же. Хрисанф Мефодьевич дал дуплет и уже больше не сомневался в своем спасении. Самые нежные и глубокие чувства запол­ нили душу. В голове посветлело, дышать стало легче, и ломотье в коле­ нях уменьшилось. Шагу прибавил — торопился. Пегий издавал звуки сладкие, всхлипчивые. Живы! Живы... Михаил появился на просеке неожиданно, как ветерок ласковый на­ летел, овеял горячие щеки Хрисанфа Мефодьевича. Шапка у парня сдвинута на затылок, лицо возбужденное, красное, на висках мокрые волосы куржачком взялись, еще сильнее оттеняют пылающие от быстро­ го бега щеки. Широкие лыжи с хрустом мнут снег, шаг напористый, твердый, спина присутулилась, и пар от нее валит. Минута, и вот он уже обнимает отца, ощупывает его руки, плечи, бока. — Не обморозился, цел? Где Соловый? Что с вами случилось? — Сынок, — слабо и хрипло выдавливает из себя Хрисанф Мефодье­ вич. — Мерина волки угнали. Что с ним, где он — не знаю... — В зимовье его нет, но конский след по дороге прослеживается. — В какую сторону? — В тигровскую. — Если не пал где-нибудь, то, может, и добежал до людей. Мне Ру­ мянцев его продал с того отделения, с тигровского. А память у лошади сильная. — Охотник брал горстью снег, подносил ко рту и втягивал по­ синевшими, сухими губами. — Без питья и голодный. Озноб бьет, лихорадит. Должно быть, ос­ тыл у костра. — Зрячий глаз Хрисанфа Мефодьевича блуждал по сто­ ронам, белок его был воспален, с кровяными прожилками. — Снимай лыжи, на них я как-нибудь добреду, а ты пешим по снегу, у тебя ноги длинные, молодые. Тут недалеко теперь, часочка за два доберемся до тепла, до еды, до постели... Просека вывела их на дорогу, по которой ходили машины в Кудрино, на Тигровку. Но никто их не обогнал, не попался навстречу. Михаил нес ружье, а теперь взял еще и лыжи. — Говорят, от сумы да от тюрьмы не зарекайся, а на охоте -г- от всякой случайности, — вполголоса рассуждал Хрисанф Мефодьевич,г че­ рез силу передвигая натруженные ноги. — Сколько охочусь здесь, а с 18