Сибирские огни, 1987, № 9

Нам уходить е тобой надо тропами к дальним болотам». Обнял парнкику Пѳтотка, за руку взял, чтоб держаться, стал вспоминать, где какие речки, ходы, переправы,— так они двинулись вместе, старый и малый. Урманы их в своих дебрях укрыли и тишиной врачевали, вьюга их след заметала... Сколько прошли, неизвестно, только Петотка вдруг замер. «Дедушка, ты не устал ли!» «Нет,— отвечал.— Ты послушай, вроде бы плачет ребенок в тех кедрачах, за увалом...» Паламей бросился в чащу — и в тесноте ее темной белую пайву 1 увидел. Пусто. Подвешена кем-то, на одинокой лесине пайва, как зыбка, качалась. Пайву они приоткрыли, в пайве той — заячьи шкурки. Шкурки они развернули, в свертке том — крохотный мальчик. «Ай-ё,— заплакал Петотка,— это ведь мать молодая знала о гибели рода,— вот и доверила лесу малое зернышко жизни...» Вдруг появилась собака: шла, видно, следом за ними. Вот в отдалении встала и недоверчиво смотрит. В пасти щенка она держит — тот обгоревший, как уголь, видно, что оба с пожара... Что-то знакомое было в этой несчастной собаке — тощей, безумной от горя. Паламей суку окликнул: «Халь» 2... Но она отбежала. «Пусть. Если справится с болью, к людям вернется»,— Петотка мальчика взял. И бедняги двинулись дальше в дорогу. В пайве ребенок то плакал, то замолкал, будто чуял: жить ему, видно, недолго. Сколько прошли, неизвестно. Стало смеркаться. Но снова вдруг появилась собака. Где-то щенка схоронила. Долго скулила, ласкаясь. Паламей суку огладил, вычесал снежные комья из обвалявшейся шкуры. Халь отзывалась на кличку, ластилась к людям. Петотка стал ее гладить — наткнулся на неживые, как зубья граблей, сосцы. Надавил их — брызнула млечная жидкость: «Паламей, вынь-ка ребенка, может, спасем их обоих...» Халь облизала мальчишку и к молоку подпустила — и успокоились оба: и сирота, и собака. После еще они долго шли... только позднею ночью вышли к заветной избушке. Спать повалились. И спали, не просыпаясь, до света. Утром Петотка на ощупь печь растопил и натаял снегу для чая, взывая к духам окрестного леса, чтобы детей пожалели, чтобы в беде помогали. Паламей тоже проснулся, но не от тех заклинаний, а от того, что мальчонка на ноги встал и прошелся — шел по локтям и ладоням, будто в болоте по кочкам, так удивительно вырос! Стали придумывать имя мальчику. Паламей вспомнил, как поднимал его кверху сильный отец, как в могучих, теплых ладонях взмывал он к вечному синему небу... «Можно мне звать его Ивыр! Так мы отца называли...» «Можно,— ответил Петотка,— предка достойного имя названного осчастливит...» Ивыр так Ивыр... Но рос он много быстрее, чем травы, много быстрее, чем листья, даже быстрее дыханья, даже быстрее движенья... Скоро помощником стал он, скоро опорою стал он, вскормленный сукой подкидыш: если за зайцем бежали — Паламей тщетно старался первым за хвост подержаться, если на кедр залезали — Паламей тщетно старался первым коснуться вершинки. Так проживали в избушке на безымянном болоте дети, слепец и собака. Верили в духов, боялись дыма чужого, страшились тайных набегов, не знали, кто обитает в округе: 1 Пайва —берестяной кузов с лямками для ношения за спиной (мансийск.). 3 Халь —березка (мансийск.).