Сибирские огни, 1987, № 9

Тысячу лет или больше здесь обитали лесные мирные, тихие люди — их называли «вогулы», «манси» они назывались. В темных урманах скрывались, в топких болотах таились, зверя, как пращуры, били, рыбу, как предкн, ловили. Так бы, наверно, и жили... Так бы и жить им, но с юга конные ханские люди в лес приходили за данью: стойбища манси зорили, шкуры и мех отбирали, в плен молодых уводили, а стариков убивали. Вот и однажды зимою, только промерзли болота, чащи доступными стали. И по ручьям, как по тропам, ханские конные люди снова явились. Так много было их, что закрывали белую землю собою; если же стрелы пускали, солнце тогда затмевали... Манси готовились к бою. Манси навстречу пришельцам вышли и тоже пустили точные, звонкие стрелы. Враг отвечал. И над лесом сонмище стрел закружилось: больше, чем листьев на иве и комаров на болоте. Стрелы, свистя, пролетали — сердце живое искали, а попадая друг в друга, сами себя расщепляли. Битва семь дней не стихала и семь ночей не стихала. Месяц семь раз подымался в черное, грозное небо — Так уж случилось, что прежде, чем набежали пришельцы, Паламей, смелый подросток, вышел в тайгу. Если раньше был как помощник, то нынче шел он один на охоту, и как добытчик — впервые. Долго он гнался за лосем то по чащобе, то речкой, но скараулил, спроворил. Тушу оставил на месте, а вот с печенкой, и сердцем, и с головою лосиной шел он домой. Размечтался: «Сварят печенку и сердце, сварят и голову лося женщины наши. И сядут наши охотники кругом, и пригласят меня к мясу. Станут расспрашивать, где я, как я свалил великана. 82 был он то бледным, то -уеклым, больше же красно-кровавым — ото всего, что увидел. Видел еще он, что мало манси, врагов же несчетно, да и еще прибывало — резало, жгло, убивало. Вспыхнуло стойбище, словно хвороста куча. Пришельцы всех, кто оружье держали, поубивали. И чтобы манси навеки исчезли, стали и малых детишек резать. Повсюду искали и находили. Сверкали лезвия вражеской стали. Все, все, кто двигался, пали... Мальчик и девочка только в стойбище том оставались — месяц увидел их сверху, на землю тотчас скатился. Взял тех сирот и поднялся в небо — и скрыл их, несчастных, в мягких, как мох, непроглядных - тучах... С тех пор, если смотрят манси на месяц, то знают: дети их там обитают — землю людей вспоминают. Манси сражались. И кедры тоже с врагами боролись — землю от стрел защищали. Острою хвоей кололи лица врагам — потому-то иглы росли, удлинялись. Ну, а кора, где втыкалась ханская сталь, запекалась смолкою... Так и осталось. Вот что запомнили люди, вот что для нас сохранила памяти добрая сила. Было давно это. Было въяве, хоть время промчалось. Жизнь же на том не кончалась. * * Я расскажу по порядку. Тут и свершится обычай: старые манси мне скажут, что я не мальчик отныне, а — настоящий охотник...» Но — вместо стойбища пепел Паламей встретил. Безлюдье. Пусто на месте становья. Пусто вокруг. Стон раздался — выполз старик из укрытья, добрый и тихий Петотка. Бросился Паламей к деду: «Что с тобой сделали! Как же ты уберегся, Петотка!» Поднял пустые глазницы старый Петотка: «Напали. Били. Потом ослепили. И позабыли, должно быть... Нам тут нельзя оставаться — вдруг возвратятся злодеи!