Сибирские огни, 1987, № 9

не зря говаривал, что вся мужицкая крепость в чреслах заключена. Бе­ реги поясницу, мужик, береги... Темень густо забила прогалы между деревьями, плохо уже различа­ лись следы — собачьи и собственные. Хрисанф Мефодьевич возвращал­ ся той же тропой, по которой гнал раненого согжоя, стремился к той голее, за которой оставил привязанного к сосне мерина. Голея смутно обозначилась пустотой. Подходя ближе к ней, Савуш- кин напряг зрение, но лошади не увидел. Это его поразило, и он побе­ жал через голею, спотыкаясь и падая. Голея скоро кончилась, и вот то дерево, у которого он оставил Солового. Запахло конскими шевяками, успевшими смерзнуться. Хрисанф Мефодьевич обошел дерево, охватив его одною рукой, нащупал, а потом и разглядел обрывок повода. Соло­ вый тут рвался и дико ржал. Кто напугал его: росомаха, шатун? Тако­ го еще не бывало в охотничьей жизни Хрисанфа Мефодьевича. Он оты­ скал березу, оторвал при помощи топора берестину, смастерил факелок и при этом коптящем огне направился прямо, споро, как только ему позволяли усталые ноги, по конским следам. Старый мерин делал невероятно большие скачки. Кажется, сроду Соловый не скакал так далеко, размашисто... Берестина уже догорала, когда Савушкин приметил, что слева от конского следа пристегивались волчьи следы. Охотник остановился и выпрямился. Рука, державшая факел, опустилась, обугленная берестина зашипела в снегу. И так сразу стало темно, непроглядно, что Хрисанф Мефодьевич зажмурил свой зрячий глаз и долго стоял, уронив на грудь подбородок. А когда поднял лицо и посмотрел на небо, то не сразу различил тусклую, редкую рос­ сыпь звезд. «Занепогодит к утру или к полудню, — отрешенно подумал охотник и потрепал за уши сидящего рядом Пегого. Собака, хватив свежего вол­ чьего духа, присмирела. — Со степей приблудились, серые, с Барабы...» С этой минуты в Хрисанфа Мефодьевича вошло и не оставляло уже опасение, что он потерял коня. Больно далеко скакать Соловому до зимовья — не вынесут старые ноги, не выдержит сердце. Сняв шапку, он затаил дыхание: не донесется ли откуда-нибудь волчий вой? Но об­ ступали его темень и тишина, глухие зимние дебри. Мороз отпустил, и деревья не издавали гулкого, точно звон топора, треска. В иные-то дни вон как трещит, а тут унялось. Все стояло притих­ шее в ожидании метели, сыпучего снега. Как в полусне, окончательно изнуренный выдиранием ног из глубокого снега, преодолением коряж- ника, подавленный жалостью к лошади, Савушкин заставил себя дви­ гаться: обтоптал возле сухой валежины снег, натесал смолья, огонь р$з- живил. Ночь предстояла долгая, дров сгорит много, нужно рубить сухо­ стоины, откапывать гнилушки, отсекать вершинки у кряжистого ветро­ вала.' Сучок к сучку — и костер заиграл. А зимой у костра, считай, и ночи нет, разве что малость подремлется, но уже не поспится. Пляска пламени хорошо отражалась на черном пихтовнике. Заняв­ шийся крепкий огонь еще сильнее сгустил темноту, ослепляя бликами. Хрисанф Мефодьевич, ахнув, свалил пихтушку, потом другую, снял с них легкими взмахами топора все до единой лапки, в кучу стаскал, рас­ стелил у костра. Можно было сидеть и лежать на этой таежной перине. За жизнь ему приходилось бессчетно вот так перемогать у костра зим­ ние и осенние ночи. В прежние годы, когда был моложе, это даже и нравилось, тело тогда еще не ведало устали, а душу захватывало необъ­ яснимое чувство, тайная радость какая-то. Но множились годы, кроши­ лось здоровье, и, когда приходилось ночь коротать на хвойной подстилке или сухой траве, то выручало терпение, привычка, а былого восторга уже не испытывал. Жар обдавал лицо, а спину знобило. Хрисанф Мефодьевич жарил на длинном пруте оленью печень, которую нес в широком кармане охот­ ничьей куртки. Пахло вкусно дымком, мясной пригарью, и он, поглощая кусок за куском, забыл о хлебе и соли. Савушкин насыщался, поджилки 60