Сибирские огни, 1987, № 9

лосню и гладким сделался, похожим на только что срезанный груздь. Сам себе показался он моложавым, пригожим. Качает головой да при­ говаривает: — Так-то лучше будет. Теперь не гадая можно узнать по лицу, сколько лет молодцу! А то, поглядеть, буреломный какой-то, оброс, как Барбос... Нет, что ни толкуй, а бородой действительно в люди не выйдешь. Кривой —это уж бог с ним: судьба покалечила. Но кривы дрова, да прямо горят... Хрисанф Мефодьевич только что снял седую щетину, умылся, но к одеколону (Михаил предложил из своего туалета) не притронулся: в тайге всякий зверь к человеческому духу чуткий. — Ты, Миша, тоже поскоблишься? —обратился он к сыну.—А то, может, на остатние эти деньки окержачишься? — Я по тебе примерку беру: ни бороды, ни усов не хочу отпускать. — Усы-то, однако, пошли бы тебе,— высказал предположение Хри­ санф Мефодьевич.—Высокий, поджарый —гусаристый. — На буровой — все мазут да глина с цементом. Не до гусарства. Бы­ ваешь, как черт, размалеван... Нефтяники в белых перчатках на работе не ходят. — Охотники —тоже, Миша.—Хрисанф Мефодьевич положил на плечо сына руку.—Как тебе показалась седьмица минувшая? — Тяжелый твой хлеб! Я-то вразвалку ходил, а ты возвращался вы­ жатый. И думалось мне, что охотник на опыте и азарте замешан, из осо­ бого теста он. Другого заставь насильно —толку не будет. Схватит шап­ ку в охапку и сбежит, где потеплее да посветлее. Я с тобой в жизнь не сравнялся бы! Ты за эту неделю меха добыл, а я —двух глухарей и те­ терку. Вышел —сидят. Пострелял —они в снег упали. Куда как просто все вышло! И еще я в себе заметил, что сердце от жалости верещит. — Это —пустая слабость, охотнику вовсе не нужная. Жалеть по-ино­ му надо, сынок. И не жалеть, а беречь. Кто занимается промыслом, жизнь свою строит на этом, тому знаешь что заповедано? Не бери ружья в руки, когда срок не пришел! Не трави, не жги, не губи напрасно! Огня, огня в лесу не пускай! Когда оно с разумом да без жадности, то чего ж не охотиться? Испокон веку охота за человеком водилась. — И все же охотник природу на свой манер чтит,—ответил Михаил. — Поясни, дружок, на какой-такой «свой»? —притаился Хрисанф Мефодьевич. — Любит, а шкуру дерет! —Михаил понимал, что перегибает, но обо­ стрял нарочито. Хрисанф Мефодьевич молча поднялся, собрал в кучу одежду сына — шапку, полушубок, меховые рукавицы, похмыкал и произнес: — Ходи голяком, коль больно умный! Я шкуры деру, ты эти шкуры носишь. И лосятину больше не ешь! И к глухарям, косачам не притраги­ вайся! Михаила смех разобрал, но он смолчал. — Вы там у себя, на промыслах, шибко природу любите! —почти вы­ крикнул Савушкин-старший.— Нефтью природе в лицо плещете! Будто неведомо мне, сколько вами добра в реки, озера, болота пролито! Всё то­ ропитесь —штаны подтянуть некогда! — Правда твоя, отец,—закивал Михаил, проводя по лицу ладонью.— Крепко, бывает, вредим поспешностью. Не научились еще по-хозяйски жить на родной земле. Думаешь, душа не болит, глядя на это? Болит еще пострашнее зубной боли... — Ладно, не распаляйся,— смягчился Хрисанф Мефодьевич.—Всег­ да желай богу здоровья, а бог наш — природа. Она нам все отдает, вза­ мен только милости просит. Я беру от нее с умом, великой обиды не при­ чиняю. А вы там нефтью и Севером не прикрывайтесь, на трудности всё не сваливайте. Не спеши пляши —подлаживай! — Умом, отец, понимаю охоту, душой —не могу. Нет, не охотник я! —Михаил улыбался рассеянно.—Вот рыбу ловить — моя слабинка! 42