Сибирские огни, 1987, № 9

ту сторону стойки, на кухне, протирала полотенцем отмытые вилки и ложки. — Врать не стану. Прихлынет иной раз щемящее что-то, но я пере­ дерну плечами, тряхну головой, зажмурю глаза, — и отгоню. Тут жен­ ское, бабье — я знаю. Не один год вместе прожили, что-то же ведь осталось в душе. Только жизни-то полной, конечно, не было, будто под­ крадывались друг к другу, примеривались. Он строжился, старался держать меня в страхе, а уважения с его стороны и не видела. Да и строжился он зря. Я не сварливая, смирная. Даже вот кроткою ты на­ зываешь. И в мыслях ему поперек не вставала. А может быть — зря? Зато он надо мной грозною тучей ходил... — Да видели все, что он за птица. — Михаил сцепил пальцы и хрустнул ими. — Конечно, напрасно спуску давала. Поблажка человека портит. — Да тебе-то откуда знать! —рассмеялась Даша, подходя к Ми­ хаилу вплотную. — В романах вычитал, что ли? — И в романах. И так наблюдал, что вокруг меня в семьях делается. А то, что жалость к нему в тебе занозой сидит, — тоже верно. Вы, жен­ щины, сострадательные. — Голубчик ты мой, Михаил Хрисанфович!—Даша приподнялась на цыпочки, дотянулась, погладила волосы. — Послушай, Миша, меня поразило, как Харин раскис. Прежнего в нем, который на всех плевал, с каждым готов был зубатиться, считай, не осталось. А помнишь, он йогу делал, на голове стоял? Сильный такой, с гонором и вдруг сломался, как ржавый гвоздь. А как мне было смотреть на него противно, когда он приходил меня уговаривать! Видел бы, слышал ты... — Слава аллаху, что не видел, не слышал! — запальчиво вырвалось у Михаила. — Вот уж и сердишься... Не надо, — просительно, нежно сказала Даша. — Ты говоришь, что я мягкая, тихоня — пусть. Но если отреза­ ла — все, возврата не будет. Ему было приятно слышать эти простые слова, такие обыкновенные, знакомые, но сейчас полные для него смысла. Конечно, все утрясется, уладится. Перемелется — мука будет. Он вышел тогда из столовой радостный, отправился искать Калин- ченко, чтобы узнать у него, на какую работу выходить завтра... Месяца два тому назад Даша подала заявление в загс на развод. В загсе пытались примирить супругов. Но Даша упорно отстаивала каждое свое слово в заявлении, повторяла, что муж ее груб и безду­ шен... Родился у нее мертвый ребенок, а он улыбался, был этому рад. Как жить с таким дальше? Даша всхлипывала, Харин водил глазами по потолку. А дальше было совсем неожиданное. Когда спросили Харина, что он может сказать на это, тот вдруг ополчился на самого себя, приз­ нал, что понукал, помыкал женой, все это было, мол, все это правда. И жадность показывал. Вот дал однажды супруге двести рублей на се­ режки, пошли с ней в магазин в Парамоновке выбирать. Даше понрави­ лись серьги с рубином, но стоили они двести семнадцать рублей. И тут он вспылил, стал громко ее при всех упрекать, что жена у него транжир­ ка, тряпичница, закопалась в вещах, как мещанка, но он не намерен ей потакать, ни гроша не добавит к отпущенной сумме на серьги... Даша, он помнит, вся сжалась тогда, повторяла: «Не надо, не надо... Ничего покупать я не буду!» Потом выбежала из магазина и разрыдалась. Он ее стал утешать, оправдываться, объяснять свое отношение вообще к «ювелирному барахлу». Лучше купить костюм или платье, все же на­ ряд—польза есть. Но она уже ничего не желала... Да, бичевал себя в загсе Харин, бывал он таким — эгоистом, упрямцем, скупцом. Теперь понимает, как это дурно было и мелочно. Жена вправе его осуждать, ведь она же не иждивенка какая-нибудь, она трудится, никогда не сиде­ ла на шее мужа... Если б дали ему возможность исправиться, если б жена простила ему, обиды не помнила. И в заключение тогда в загсе он прибавил чуть слышно: «Покорную голову не секут и не рубят». 20