Сибирские огни, 1987, № 9

циологию: слишком уж тут все на поверх­ ности. Если Тоня выросла в многодетной крестьянской семье, где ее с детства при­ учали к труду и заодно, естественно, да­ вали уроки истинно крестьянской нравст­ венности,— то Света, как единственная дочка обеспеченных родителей (мать — продавец сельмага, отец — снабженец), росла белоручкой, получала совсем иные уроки, главной темой которых было «уме­ ние жить», устроить личную судьбу, и «плоды» такого воспитания оказались бо­ лее чем горькими... Как видим, в этих двух биографиях немало откровенной, прямо­ душной назидательности, иные места как будто перенесены со страниц газет, из по­ пулярных рубрик «на темы морали». Од­ нако на двух моментах стоит все-таки за­ держаться и всерьез задуматься. Во-пер­ вых, почему истории, подобные той, что случилась со Светой, давно уже стали «обыкновенными», давно никого не удивля­ ют, да и мало кого по-настоящему возму­ щают? Почему это стало чуть ли не аксио­ мой: раз торговый работник — значит, непременно потенциальный вор, хапуга? Почему вообще торговля обратилась в сферу, где честному человеку трудно, а порой вообще невозможно работать? Ведь это не натяжка, не авторская придумка, когда Тоня, получив аттестат зрелости, от­ кровенно говорит Рукавицыну: «...уеду я, на­ верное, Владимир Иваныч. К себе в деревню. Не могу я здесь». Что кроется 32 этим «не могу», понять нетрудно. Тоня с ее честностью, с ее целомудренной крестьянской нравст­ венностью, просто не, может больше рабо­ тать в «сфере», где все тащат, ловчат, «химичат», а нередко и прямо, в наглущ, воруют. Причем ее решение уехать — от­ нюдь не слабость. Тоня — сильный, смелый человек, что она не раз доказала на деле, но она прекрасно понимает: радикально что-то изменить в этой «сфере» она, в оди­ ночку, не в состоянии, а приспосабливать­ ся, тем более овладевать грязными торга­ шескими навыками совершенно противно ее натуре. Тоня, если вдуматься, пережи­ вает настоящую драму — ведь она любит свою профессию, она в полном смысле ма­ стер своего дела, и вот, получив аттестат, дающий, казалось бы, все возможности для дальнейшего профессионального роста и совершенствования, она вынуждена все бросать и начинать с нуля. Тут невольно напрашивается сопоставление: ни Фатта- хову, ни Закирову, ни Алябьеву, ни Столя­ рову нет необходимости менять специаль­ ность, с получением аттестата зрелости они — вне всякого сомнения — поднимут­ ся на новую ступень в своем профессио­ нальном становлении, будут расти и ра­ сти... Потому что сами отрасли производст­ ва, сами условйя, где они трудятся, сов­ сем иные, нежели те, в которых работает Тоня. И в этом смысле драма Тони Чур­ киной несет в себе глубокие социально­ нравственные противоречия, заставляет всерьез поставить вопрос: почему в нашем социалистическом обществе, при всеоб­ щем равном праве на труд, существуют такие «коренные различия» между отдель­ ными сферами труда? Различия не столько по части оплаты, сколько по степени бла­ готворного либо, наоборот, дурного влия­ ния на человека, на его нравственное об­ личье, В повести есть и еще одно наглядное под­ тверждение тому, еще одно порождение этих производственных парадоксов. Это — таксист Ведерников. Автор даже не считает нуж­ ным особо распространяться об этом тип­ чике, ибо уверен, что все мы не однажды сталкивались с подобного рода «предста­ вителями» рабочего класса. Н. Никонов лишь с горечью констатирует, что «черты Ведерникова» можно встретить у людей разных профессий. «Ох уж этот Ведерни­ ков! Я встречался с ним в такси и в авто­ бусе, на рынках и в универмагах, на вок­ залах и в строительной конторе... Он хо­ дил в спецовке водопроводчика, в унифор­ ме швейцара, в халате гардеробщика, он выглядывал из-под ондатровой шапки агента по снабжению...» И герой-рассказчик честно признается, что перевоспитывать, «перековывать» таких, как Ведерников,— дело бесполезное, «без­ надега». Ибо причины, корни тут очень глу­ боки и находятся далеко за пределами соб­ ственно педагогики — особенно если учи­ тывать те, мягко говоря, скудные средства и возможности, которыми в настоящее вре­ мя она, педагогика, располагает. Повесть Н. Никонова вообще резко отли­ чается от многочисленных «педагогических поэм» тем, что самые острые, насущные вопросы школьного воспитания поставлены здесь совершенно по-иному, можно даже сказать, по-новаторски. В самом деле, сколько раз мы встречали в повестях, ро­ манах, пьесах о школе дежурный, затаскан­ ный сюжет о «трудных учениках», которые на поверку оказываются не столько труд­ ными, сколько бедными, несчастными жерт­ вами обстоятельств, среды, дурного влия­ ния? Беда всей этой «святочной» педаго­ гической прозы не только в том, что, посто­ янно эксплуатируя один и тот же сюжет, она порождает бесчисленные литературные поделки. Беда в другом: подобного рода опусы дезориентируют наше общественное сознание, сводя весь комплекс сложней­ ших, труднейших, мучительнейших проб­ лем современной педагогики к стереотипу, к поиску некоей «универсальной» панацеи, к утверждению давно всем набившей ос­ комину «абсолютной истины» о том, что виной всему — обстоятельства, среда. А между тем жизнь давно уже поставила воп­ рос об ответственности самой личности за свои поступки, за все свои большие и малые прегрешения; жизнь, а если уж говорить точнее — печальная практика всеобуча по­ требовала решительным образом пересмот­ реть тезис «нет плохих учеников», кото­ рый завел по сути нашу педагогическую мысль в тупик. «Если права теория,— размышляет ге­ рой Н. Никонова,— что человек — продукт воспитания, значит, где-то, на каком-то отрезке жизни он может быть испорчен воспитателями. Был, скажем, примерный мальчик Орлов и за десять лег обучения превратился в разнузданного подонка, или — был такой же славный мальчик Ведерников, и опять испортили учителя- воспитатели: научили смотреть на мир с золотозубой улыбкой неисправимого скеп­ тика. Смеетесь? Тогда, конечно, виновата нд школа, не пионерская организация... Ро­ 169