Сибирские огни, 1987, № 9
История Толи Смирнова и его сверстни ков — это история поколения, пережившего суровые испытания военных и послевоенных лет. И если уж нам всерьез, а не всуе вести разговор о преемственности поколений, то, право, стоит вспомнить и зримо представить обстоятельства, которые сформировали это крепкое поколение. Разумеется, нелепо и кощунственно ставить даже вопрос об ис кусственном создании неких «спартанских» условий для нынешних подростков — в це лях воспитания в них той же жизнестойко сти, которая отличала мальчишек военных лет. Однако взять, позаимствовать кое-что из системы образования и воспитания тех лет, право, было бы не худо. Тем более если вспомнить, сколько славных, поистине исто рических дел свершило поколение Толи Смирнова в последующие 60—70-е годы, сколько вышло из него замечательных лю дей!.. В этом смысле повесть Н. Никонова «Глагол несовершенного вида» восприни мается отнюдь не просто — как колоритно, сочно выписанный кусочек прошлого, но как произведение, заставляющее нас через это прошлое внимательнее, пристальнее вгля деться в день сегодняшний. Вглядеться и подумать: а где именно, в чем именно опыт этого не столь уж отдаленного прошлого поможет нам лучше осмыслить наше насто ящее, внести, как то требует сейчас само время, существенные коррективы в те или иные сферы жизни. В частности, в такую наиглавнейшую, каковой всегда была и остается система образования и воспитания. Проблемы, поднятые в «Глаголе несовер шенного вида», оказались настолько слож ными, емкими и, главное, вечноактуальны ми, что Н. Никонов, по-видимому, не слу чайно взялся сразу же после выхода в свет этой повести за создание еще одной «педа гогической поэмы». Спустя два года в том же журнале «Урал» появилась повесть «Мой рабочий одиннадцатый», сразу обратившая на себя внимание читателей и критики. Об этой повести писала и «Литературная газе та», и «Литературная Россия», и журнал «Наш современник», и местная печать. По весть, как говорится, получила широкую прессу, однако, читая сейчас, спустя много лет после выхода в свет «Моего рабочего одиннадцатого», эти отклики и попутно за ново перечитывая саму повесть, невольно ловишь себя на мысли, что критика несколь ко односторонне подошла к этой вещи. ' История, положенная в основу «Моего рабочего одиннадцатого», — о том, как мо лодой учитель приходит в вечернюю школу, как ему «подсовывают» самый трудный класс и как за два года ему удается сотво рить из этого скопища людей разных воз растов, профессий, характеров именно класс^ коллектив, — весьма узнаваема. Такой сюжет давно стал уже традиционным, едва ли не «бродячим» в нашей «педагогической прозе». Традиционны и многие страницы по вести, целые ее главы. К таковым прежде всего надлежит отнести эпизоды, рисующие приход героя в школу, его первые стычки с учениками, его мучительные попытки най ти подход к каждому сидящему за партой, его первые грубые промахи и оплошности, благодаря которым, однако, он и начинает постигать по-настоящему азы педагогики... Вместе с тем В этой знакомоети, узнаваемо сти ситуаций и конфликтов нет никакой вто- ричности, заемности. Ведь педагогика в ка кой-то степени напоминает шахматную игру, где каждая партия начинается по шабло ну, согласно той или иной досконально раз работанной дебютной теории, зато потом следуют такие неожиданные комбинации, что партия, вне зависимости от ее конечно го результата, становится уникальным, не повторимым произведением шахматного ис кусства. И подобно тому, как гроссмейсте ром становится лишь тот, кто в каждой партии умеет найти неожиданные, не за фиксированные ни в одном справочнике ходы, — так и настоящим педагогом может стать лишь тот, кто на каждом уроке, при общении с каждым учеником творит, изыскивает новую методику, ищет новые приемы, средства и при этом, тоже опять же подобно шахматисту, не боится идти порой на заведомый риск, на сознательную жертву... В том, что педагогика — искус ство, не терпящее шаблонов и стереотипов, Н. Никонов убеждает нас в первых же главах. В школе, куда попадает Владимир Рука- вицын, есть два учителя-«передовика»: сло весница Инесса Львовна и физик Борис Борисович. Обоих директор школы ставит в пример, оба слывут в районе признанными мастерами, висят на Доске почета. Но вот вместе с героем мы попадаем на уроки этих «асов», и... стоновится понятным, отку да пошли, внедрились, укоренились да и по сю пору продолжают еще кое-где заявлять о себе в нашей педагогике формализм, про центомания, очковтирательство, Строгая, красивая, неулыбающаяся Инесса Львовна, прозванная за свою величавость и изыс канные туалеты Анной Карениной, и не брежно одетый, добродушный, вечно гого чущий Борис Борисович, при всех их инди видуальных различиях, по сути ловкие ре месленники, производители своего рода пе дагогического ширпотреба. Оба давно за были, что учитель на уроке — прежде всего творец, оба превратились в квалифициро ванных, умеющих пустить пыль в глаза, урокодателей; но самое прискорбное — для обоих классы, где они преподают, всего- навсего энное число учеников, отличающих ся друг от друга лишь степенью «натаскан- ности» по их предметам (этот отличник, этот прилежный хорошист, этот вечный тро ечник, этот безнадежный двоечник — хотя, впрочем, Борис Борисович, подобно фокус нику, умудряется всех лодырей и прогуль щиков вытянуть на «четверки»). Личностей, индивидуальностей, вообще людей за парта ми они не видят, да и не хотят видеть. Мало в чем уступает им по части педагоги ческого «мастерства» и Василий Трифомыч, учитель географии и биологии. По его мне нию, в вечерней школе учатся сплошь одни «мерзавцы, лодыри, подлецы», которых ма ло-мальски образовать и воспитать вообще невозможно. И потому нечего с ними во зиться, нечего тратить свои драгоценные нервные клетки — ставь троечки и переводи в следующий класс. Не без иронии Н. Ни конов подчеркивает такую деталь: Василий Трифоныч — страстный кроликовод, и тут он действительно мастер, профессионал; он часами может рассказывать о видах, поро дах, повадках этих животных, а уж во зиться с ними готов сутками. И невольно встает вопрос: что за злую шутку сыграла 167
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2