Сибирские огни, 1987, № 8

От класса — только пыль. От школы — только стены. Взгляд удивленья: мы ль здесь мчались в перемены?.. Те дни еще близки. Но — сметены в забвенье. И — на доске тоски — иные уравненья. Себе — ведро воды. И ей — ведерко тоже. Одни его следы в ее подъезд и вхожи. Лежат: она и мать. «Поднимутся!» — казалось... Когда-то презирать она его пыталась. Когда-то норовил и он ей корчить рожи. Теперь же — взгляд ловил. Она — ловила тоже. Теперь же, порубив на кухне половицы, печурку растопив, считал пшена крупицы. Помешивал, варил, ждал, чтоб разбухло втрое. Их — с ложечки кормил: погуще — на второе. На третье — кипяток. С утайкою обычной к нему — свой сахарок. Кусок от пайки личной. Их выкормил бы. Знал — отступится едва ли... Да сам свалился. Встал — его уже не ждали. Уже лежали там, где голод не тревожит, где хлеба лишний грамм подняться не поможет... Он после — много раз все вспоминал сначала. Вновь, как «в последний час», тревожно кровь стучала. Вновь, где на трупе труп бессчетно леденели, он — словно б шепот губ улавливал в метели. О чем средь той пурги чуть губы повторяли: «Враги — всегда враги. Друзья — всегда друзья ли!..» А может, о другом снега там шелестели: «Не стань себе врагом...» Но — что поймешь в метели! Хоть повтори стократ, хоть время улыбнется, все ж — «В чем-то виноват!» в тебе и остается. Урок блокадных лет о доле и недоле — на многое ответ совсем не тот, что в школе. Не то, с чем так легко живется и поется, где горе — далеко, а счастье — остается... 3 Он — линию тянул электро. передачи... Вот и апрельский гул — весенний крик удачи. Где весело, г&е зло взломав покров единый, сорвало, понесло, щербатя льдину льдиной.