Сибирские огни, 1987, № 8

Вдогонку крик: «Назад!» летит, конечно, мимо. Просторен детства сад — беги неуловимо! , Класс первый. Класе второй. Что видел взглядом ждущим,— туманно, за игрой, свидание с грядущим! На фоне синевы египетские дали, где сфинксы у Невы о вечности молчали! Что слышал! Как отец шагал домой устало. Слова: мол, наконец, нам сказка былью стала. Буксирные гудки и праздничные сборы, где, посреди реки, плеск волн в броню Авроры: Где Октября горят созвездья бесконечно о том, что «Зимний» взят. И взят уже — навечно... Но слышалось и то, чем смутны переулки,, где вовсе не в лото играют в закоулке. Где, словно полубред, полублатные речи. Наколка — «Счастья нет!» — как лозунг на предплечье. У детства есть свои дороги пониманья. Признания в любви. Свиданья. Расставанья. Свой выбор: что берешь и как ответить надо, где словно правда — ложь, а правда — как неправда... Был день — хорошим днем. К доске не вызывали. Вдруг вспомнили о нем. «Останься!» — приказали. Остался. Повели в ленкомнату. Закрыли плотнее дверь... «Моли, чтоб все грехи не всплыли!» Молил. Считал грехи: «Забыл тетрадку в клетку. Не выучил стихи. Плохую стер отметку. Набрал камней. В саду бросал, каштан сбивая. Цеплялся на ходу за поручни трамвая. Еще!.. Да все пока...» Молчал. Смотрел уныло. Вопросов ждал. Рука Скатерку теребила. Без всяких лишних слов, едва услышав фразу, в своих грехах готов он был признаться сразу. Но оказалось вдруг: не требует признаний. Напрасен был испуг. Смешон порыв терзаний. Спросили вскользь его, где проводил он лето, напишет ли чего об этом в стенгазету. А после, сбавив тон и в пониманье веря: мол, должен помнить он о том, какое время... Быть бдительным... Причем сказать все, если даже и дома кто о чем нелестное что скажет... Он этот разговор запомнил. Не забудет до тех, пожалуй, пор, пока на свете будет. Запомнил, как стоял, мрачнея с каждым слояом, а красный матерьял отсвечивал багровым... Он мне сказал потом в тайге у перевала: 4