Сибирские огни, 1987, № 8

Отца мы не боялись, он был добрый, но в меру строгий, как подобает отцу. Поэто­ му мы не перебивали его, а терпеливо жда­ ли, когда ои наконец оторвется и начнет рассказывать что-то очень интересное, не­ слыханное нами прежде. Он усаживал нас вокруг, одного брал на колени и расска­ зывал. Рассказывал долго и подробно, по­ ка не приходил кто-нибудь из взрослых или ему надо было отправляться по своим делам. Еще помню: я любил усесться неслышно возле отца, когда он разбирал свои бума^- ги, рукопись, книги. Был у него большой фанерный чемодан, видно, оставшийся еще с военных, фронтовых лет, в котором он держал все это. И как я радовался, когда отец, видимо, оценив мое терпение и усид­ чивость, отрывал глаза от бумаг и прогова­ ривал с деланным видом, будто только за­ метил мое присутствие: — А, это ты? — и одарял меня какой-ни­ будь книжонкой, брошюрой или блокноти­ ком Ликованию моему, конечно, не было предела. Особенно если это была книга — с теми самыми премудрыми и непонятными знаками, похожими на тамги, которыми таврили лошадей возле колхозного сарая. Ч»тать-то я тогда еще не умел. Книжки, у полученные от отца, я прятал в холщовую сумочку, подаренную средним братом, ко­ торый к тому времени обзавелся уже школьным портфелем. Портфели тогда бы­ ли в диковинку, и теперь, спустя годы, подозреваю, что был я одним из последних обладателей холщовых и матерчатых су­ мочек, с которыми наши дети в ту пору ходили в школу. А я, значит, готовился пойти в подкласс. Был такой у нас, и при­ нимали в него, как ни странно, с семи лет. Окончив его, я попал опять... в первый класс, а подкласс, нулевой, как его назы­ вали, именно в тот год ликвидировали. Потом, в связи со всякими реформами, я заканчивал одиннадцатый класс, и— какая досада! — именно в год моего выпуска этот лишний класс закрыли. Таким обра­ зом, мои сверстники просидели два лишних года за школьной партой. Но это было вовсе ничто, если вспом­ нить, что учились мы за одной партой вместе с «переростками». Война поковерка­ ла многие детские судьбы, и родившиеся в войну или накануне ее как-то сбились с учебы, с нормальной колеи, да и на нас, ро­ дившихся в первые послевоенные годы, она наложила свою печать. В годы войны на полях истребили всех грызунов — сусликов, сурков, кротов, во­ дяных крыс. Их мясом питались, а шкурки сдавали Госторгу в обмен на продукты — соль, муку, чай. Взрослые — женщины и старики — были заняты работой, и имен­ но дети, чуть постарше нас, занимались этой своеобразной охотой по логам и по­ лям, наставляя капканы и петли, чтобы прокормиться. Так и стали они «перерост­ ками», которых усадили наконец-то за пар­ ту с ребятишками, почти вдвое младше их. Мы тоже поохотились на сусликов, хотя для нас это занятие было скорее развлече­ нием, нежели нуждой. «Переростки» обижали нас мало. Напро­ тив, была какая-то очень своеобразная дружба старших и младших детей. И хотя над нами часто потешались, дразнили нас, но в серьезном деле никогда не давали в обиду, допускали в овои игры, брали с со­ бой на охоту, учили ставить капканы, на­ ходить места, где много зверюшек. А ве­ черами прихватывали нас гуда, где рас­ сказывались сказки, устраивались игрища, ойыны. ...А это было еще до того, как я пошел в школу. Однажды, поздним вечером, мы гурьбой направились в нижний край села, где помещались клуб и контора. Ребята говорили, что открыли библиотеку. Слова этого я не понимал, но слышал, что там будут нам давать книги. Поэтому все туда и ринулись. Мне 'было лет пять, не боль­ ше, но все же увязался, почти как Фи­ липпов ...В комнате с открытыми дверями, за деревянной перегородкой сидел всем нам знакомый Кутай — не то счетовод, не то продавец. Как теперь догадываюсь, он был и библиотекарем по совместительству. Книг было мало. Умещались они в деревянном шкафу, который, возможно, еще и сейчас можно увидеть в колхозной бухгалтерии. Но нам казалось, что книг много, так мно­ го, сколько мы еще и не видели. Кугай, серьезный, обычно молчаливый человек, был в душе, видно, шутник, хотя говорил всегда спокойно, без улыбки на лице. — А тебе тоже?— спросил он меня. Я замер от волнения и не сразу нашелся. Тут все закричали: — Тоже! Тоже! — А ты читать умеешь? Я еще больше заволновался, потому что не знал, что означает «читать». Когда отец держал в руках книгу, я думал, что он просто смотрит на эти знаки и заковырки, похожие на птичьи следы на снегу, и не понимал, для чего так долго разглядывать их, если нет ни одной картинки. Пока я молчал, Кугай сам решил выру­ чить меня: — Ты, видно, Алика брат? Ну, Алик, тогда даю тебе две книжки: тебе и брати­ ку. Одолеете? На, распишись. Надеюсь, не порвете. Смотрите, дети, берегите книгу — это большая радость и большая цен- ность. Она вам расскажет обо всем, что вы хотите узнать. А еще Кугай был очень справедливым и точным: выдавал всем и каждому только по одной книжке. Объем книги, толшина ее строго соответствовали возрасту стоящего перед ним. Лишь раз взглянув, он безоши­ бочно угадывал, кому что достанется. — Какую хочешь книгу? Я оторопел. Прямо передо мной на полке стояла тоненькая книжечка. На ней были изображены медведи — большой, поменьше и медвежонок, которые шли друг за дру­ гом. — Эту! — Эту? На, держи! Это книга о трех медведях и девочке, которая заблудилась в лесу. Прочитай ее и учись знать свой лес, тогда не заблудишься... Мы, дети начала пятидесятых годов, в одежонках, большею частью латаяых-пере- латаных, шли домой и каждый крепко держал за пазухой свою единственную кни­ гу — эту большую радость и ценность, как учил Кугай, чтобы не сдуло ветром листы, не запорошило снегом. 15