Сибирские огни, 1987, № 7

Клыков встретил его с прежней любезностью: — Так что же, Петр Кузьмич, признаете ли вы свою принадлежность к социал- демократическому сообществу? — Разумеется, нет. — Что я вам говорил? — тяжело задвигался на своем месте товарищ прокурора Кичин. — Извольте видеть! — Подводите меня, Петр Кузьмич, ох подводите, — посетовал Клыков. — Мы не хотели вас тревожить, пока не соберутся все факты, а теперь пора. Ну-с, начнем с вашего студенческого приятеля Анатолия Ванеева... — Я такого не помню. Были прогулки в Лесном, это верно, но исключительно раз­ влекательного характера. — Между прочим, у Ванеева, как и у вас, изъяты листки «К прядильщикам Кени­ га», изготовленные, заметьте, на том же самом мимеографе. — Ничего удивительного. Поскольку мы с Ванеевым учимся в одном институте, стало быть, и ватер-клозет у нас общий. — Прекратить! — красное лицо Кичина пошло пятнами. — Я не позволю изде­ ваться над правосудием! Клыков забарабанил по столешнице пальцами: — Вы, Петр Кузьмич, и впрямь заходите за край.... Я еще не сказал вам, что у то­ го же Ванеева арестованы материалы для первого номера тайного издания «Рабочее дело». Судя по всему, наиболее зловредные из них написаны вами... Не станете же вы утверждать, что и они найдены в ватер-клозете? Ведь у них есть п о ч е р к . И гра­ фический, и литературный. — Мало ли похожих почерков? Это еще не доказательство. — Рукопись «Мастерская приготовления механической обуви», найденная у Владимира Ульянова, тоже написана вами. Она стала прокламацией. Таким образом, вырисовывается некий автор, следы которого обнаруживаются повсюду... На следующий день надзиратель разбудил Петра в пять утра. — Привинтить кровать к стене и не трогать до особого распоряжения, — прика­ зал он. — Книги я забираю... — а после утреннего кипятка вручил Петру щетку и кусок воска: — Натереть пол до блеска! Найду огрех — велю все переделывать! Пол в камере асфальтовый, посредине — выбоина. Щетка с ноги на ней то и дело соскальзывает, надо глядеть в оба. А глядеть трудно, потому что от частых поворотов, от однообразия движений голова начинает кружиться. От непривычки сердце учащенно колотится, на лбу выступает испарина. Окончив вощильничать, Петр устало опустился на доску-сиденье. Под тяжестью тела она заскрипела, накренилась. Это стронулись со своего места расшатанные болты. Они пронизывали стену из камеры в камеру и держали сиденья с двух сторон. Неожиданно доска качнулась, полезла вверх — это на сиденье за стеной плюх­ нулся кто-то более грузный, чем Петр. Выходит, в соседней камере сменился обита­ тель. Прежний был легок, доской пользовался редко, все больше лежал. Петр заходил по камере. Поднялся и сосед. Но стоило Петру сесть — занял место и он. Да еще столешницу начал раскачивать. Еще через день сверху и снизу в щель возле отопительной трубы полезли стоны, шепот, скрежет... Чертовщина какая-то... Петр взобрался на столешницу и спросил у верхнего соседа: — Эй! Что-нибудь случилось? В ответ раздался хохот, и сиплый голос явственно выговорил: — Закрой пасть, микрый! Хирки обломаю! На языке нищих и бродяг микрый означает малый, хирки — руки. Ясно: Кичин велел отдать Петра на потеху надзирателям и уголовникам... Однажды в камеру заглянул тюремный доктор. — Здравствуйте? — сладко осведомился он. — Вид у вас бодрый. — Это оттого, что мне не дают спать, читать, гулять, сидеть. — Очень хорошо, — заученно отозвался доктор, потом растерянно заморгал: — Как это не дают? Вон стул, извольте... — Сначала — вы. Надзиратель хотел было задержать доктора, но тот уже подлетел к доске-сиденью, победно взгромоздился на нее. В следующий момент он подпрыгнул так, что едва на пол не свалился... — Будут еще жалобы или вопросы? — Как чувствует себя Анатолий Ванеев? — Запрещено! — перебил надзиратель. — О болезнях говорить можно... Так что Ванеев? — У него плеврит. Но за него хлопочет писатель Гарин. — А что с Ульяновым? — Вполне здоров... —■Запрещено! — опомнившись, рассвирепел надзиратель. Доктор выбежал из камеры, не попрощавшись. . — Требую прогулок! — из последних сил выкрикнул ему вслед Петр. — Я не арестант! Я — подследственный! В эту ночь ему разрешили опустить кровать. Петр уснул тяжело, не ощущая холода. Несколько раз его будили, но он не мог подняться, открыть глаза, что-то ответить. Так продолжалось несколько недель — целая вечность. 82