Сибирские огни, 1987, № 7
Ульянову — поделиться текущими мыслями и настроением, пофилософствовать за чашкой чая на самые разные темы. Выпустив по подсказке Ульянова листок «Чего следует добиваться портовым ра бочим», Михаил загорелся желанием составить новое воззвание, на этот раз обращен ное к текстилям Старо-Сампсониевской мануфактуры. От теоретических рассуждений он охотно перешел к практическим заботам. А тут в придачу — общение с Гариным- Михайловским, задание склонить его к сотрудничеству. Еще совсем недавно Николай Георгиевич, как и многие люди его круга, считал, что россиянам не нужны чересчур рассудочные философии западного мудреца Маркса, все взвешивающего да измеривающего, будто в овощной лавке... Теперь суждения Николая Георгиевича заметно изменились. Этому помогло зна комство с гектографированными тетрадками «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» ,— Давненько мне не приходилось читать ничего столь острого и поучительного,— сказал он Сильвину, возвращая работу Ульянова. — Вот образец литературного слога и честного спора! Превосходнейший памфлет — это говорю я вам, как человек, тоже пишущий. Гарин спросил у Сильвина — не знаком ли он с памфлетистом, а, узнав, что зна ком, высказал сожаление, что в муках созданный им журнал «Русское богатство» пером Николая Константиновича Михайловского и иже с ним выступил против рус ских марксистов. Литературные дела Гарина в ту пору шли хорошо, а вот инженерные не клеи лись. Причиной тому стали выступления писателя в «Новом времени». В них он под нял голос против роскоши в строительстве железных дорог; высказался за переход — в целях экономии — от широкой колеи к узкой, предложил ряд других преобразований, которые помогли бы бороться с бездорожьем в России. Министр путей сообщения Кривошеин не единожды предлагал ему прекратить вздорные выходки в печати, но безрезультатно. В конце концов Гарии был уволен из министерства по третьему пункту — без объяснения причин. Многочисленная семья Гарина-Михайловского жила довольно стесненно, тем не менее Николай Георгиевич через Сильвина предложил организации, которая стояла за автором гектографированных тетрадок, денежную помощь. Для начала — двести рублей. Их-то и принес Михаил в Большой Казачий переулок в то время, когда Ульянов вновь почувствовал себя худо. Ругая на чем свет стоит квартирную хозяйку Шарлотту Оттовну Бодэ, добрую, но слишком уж пунктуальную и отстраненно-вежливую немку, не догадавшуюся послать за врачом кого-нибудь из сыновей-подростков, Сильвин бросился в Мариин скую больницу. Там творилось невообразимое. Палаты переполнены. К докторам не подступишься. Однако в этом хаосе Сильвину удалось отыскать своего знакомого ординатора Кноха и привести его в Большой Казачий переулок. Кнох долго и хмуро выстукивал и осматривал Ульянова. — Инфлуэнца. Она опустилась в легкое и дала инфламацию. Положение, сами видите, плохое. При нынешних условиях место в больнице рекомендовать не могу. Рекомендую постоянную сиделку. Лучше две — на день и на ночь. — Сиделок мы организуем. Хоть десять, — пообещал Сильвин. — А лечение — давайте! И прописи в аптеку. Все, что надо. Проводив Кноха, Михаил вернулся к больному. — Спасибо, — с трудом прошептал Владимир Ильич. — Вызовите маму... Москва... Яковлевский переулок... девятнадцать... В тот же час, побывав на телеграфе и в аптеке, Сильвин отправился к Петру, жив шему неподалеку. Они тут же распределили обязанности. Михаил должен оповестить о случившемся Малченко, а тот по цепочке — Крупскую, Радченко и других. Петр за шагал на рынок у Садовой улицы по прозванию Щукин двор, чтобы купить там кури цу, ведь куриный бульон полезен любому больному. Глаз у Петра наметанный; отец научил его безошибочно выбирать товар, торго ваться не мелочно, а с деловым подходом. Петр обернулся быстро. Еще и меду в сотах прикупил, и клюквы. Ульянов жил в трехэтажном особняке с низкими каменными воротами. Двор напоминал колодец, из которого начинался лестничный ход с гулкими ступенями. Чугунные перила фасонного литья кое-где держались непрочно, а потому от прикосно вений противно взвизгивали. Владимир Ильич поселилися здесь год назад. Прежде ему не везло с хозяевами: одни были шумными, мешали работать, другие скаредничали не в меру, третьи сда вали проходную неудобную комнатешку. Так и мыкался он — с Сергиевской на Ям скую, с Ямской на Лиговскую, затем в Лештуков переулок. Наконец ему посчастли вилось найти довольно дешевую и тихую комнату здесь, неподалеку от Лештукова переулка, у бухгалтера Фердинанда Бодэ. Суеверные люди не шли к нему из-за номе ра квартиры. Тринадцать — несчастливое число, зачем испытывать судьбу, если она и без того неприветлива? А те, что шли, требовали уменьшить плату. Так что, Ульяно ву торговаться не пришлось. Бодэ обитали обособленно, ничем не интересовались. Новый постоялец знал их родной язык, был обходителен, аккуратен во всем, не курил, крепких напитков не.употреблял. Чего же еще надо? 57
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2