Сибирские огни, 1987, № 7

Бот с этого момента, с этих откровенных Лининых признаний настро­ ение Михайлова стало меняться. Он ведь долгое время считал, что Ли­ на предала его, уехав с Костроминым. И сколько лет жило в нем это чувство, и сколько сил потребовалось, чтобы преодолеть тоску. Он вовсе не думал, что и Лине может быть плохо, наоборот, казалось ему, она теперь счастлива и весела и, может быть, в каждую минуту его тоскли­ вых воспоминаний, именно в эту минуту, беспечно смеется в объятиях мужа. Это было невыносимо представлять себе... Но вот оказывается, на самом-то деле, что было! Он же ничего этого не знал, даже предположить не мог. Лина еще продолжала говорить, как она теперь представляет лю­ бовь, потом спросила его: — Ты понимаешь меня? — Да, да, Линочка, понимаю и слушаю тебя. А как насчет должно­ го и желаемого? Помнишь? — Помню, конечно. Всю жизнь помню. И много раз мысленно про­ должала наш разговор... Я ведь тогда ничего не знала об этой самой, как тоже нынче говорят, земной любви. Какая к черту это любовь! Инстинкт, влечение... Люди могут этим заниматься, вовсе не испытывая любви, как я ее теперь понимаю, истинной любви. Сошлись, разошлись, еще и пооткровенней говорят, и никаких тебе терзаний, никаких проблем... — Но все-таки, Линочка, любовь и близость неотделимы. — Это, Андрюша, только в очень счастливых случаях. Чувствен­ ность, физиология, часто убивает чувство... —- Надо готовить молодых людей к этому... — А! Ты, наверное, слышал и читал, что плохо у нас поставлено половое просвещение и прочее, и прочее... Все это ерунда! Поверь мне, ерунда! Знаю по себе, знаю из разговоров не с десятками, с сотнями людей, от родителей, от бывших моих учеников и их детей... У каждого все по-своему. И тот, кто теоретически подготовлен и все знает, и тот, кто ничего не знает, не ведает, в равной мере могут быть и счастливы и несчастливы в этой вот части семейной жизни... А мы пока своими не­ уклюжими беседами разжигаем любопытство, будим раньше времени то, что и без нас проснется. Такой я тут ретроград. А если говорить со­ вершенно серьезно, надо просто воспитывать настоящих людей, с истин­ но человеческими желаниями и чувствами. Чувства надо воспитывать, все чувства, все эмоции... — Может быть, ты и права. — Права, права, Андрюша! Любовь —это чувство. Она может жить столько, сколько жив человек, не подкрепляясь, а вернее сказать, не разрушаясь чувственностью. — В этом пункте ты все-таки излишне категорична. Он услышал, что Лина смеется. — Ты что смеешься? — Ох, Андрюшенька! О чем мы говорим? Мы же с тобой о любви рассуждаем! — Да, ну и что же? Хотя понимаю,—тайна сия велика есть! — Вот именно! Это ты, по-моему, у Чехова прочитал?.. — Может быть, не помню. — Да, да. У него есть рассказ... Он говорит, что у русских интелли­ гентов есть привычка рассуждать о любви, задавать всякие роковые вопросы: честно, не честно, глупо или умно и так далее, и все это меша­ ет, раздражает... — Совершенно согласен с Антоном Павловичем! И, по-моему, мы с тобой в юности тоже много рассуждали. — Да. Особенно я. Ничего не зная, ничего не ведая, а рассуждала... Вот Милка тогда (ты помнишь?) не рассуждала. Влюбилась и пошла до конца. Что ж, что не удачно вышло, не повезло. Она не виновата. Она-то осталась верной своему чувству... Она и сейчас не жалеет. А я поступила иначе. 42