Сибирские огни, 1987, № 6
кальных выпуклостях ведерного самовара, оно рассыпалось по стенам и потолку причудливыми бликами. Нехитрая посуда — глиняные чашки с самодельной росписью, горка пряников, хлеб, соленые огурцы, бутыль водки с забористым названием «Кар-р-ра-ул». Вокруг стола семеро. Одеты небогато, но чисто, как и подобает в воскресный день. — Верка, прими пальто у человека,— велел провожатый. Только теперь Петр сообразил: его спутнику далеко за сорок. Худ, мал телом — оттого и показался на улице пареньком. Сунув в пестрядинные подушки младенца, к Петру метнулась женщина с порчен ным оспинами лицом. — Я помогу... будьте добренькие... Стараясь утишить свой гулкий бас, Петр предложил: — Зовите меня Василием Федоровичем. — Ладно,— поднялся навстречу невысокий сутулый парень в белой манишке со стоячим воротником, самый щеголеватый среди собравшихся.— А меня, для приме ра, зовите Саней Македонским. Годится? — Годится, Саня,— Петр с улыбкой принял протянутую руку.— Македонский так Македонский.— И уже озабоченно спросил: — Который год в пилорубах? Третий? — Третий,— растерялся тот.— А вы откуда знаете? — По тебе вижу. Петр и правда видел. Полутемный цех где-нибудь на механическом заводике Од- нер и Гиль или на чугунолитейке Паля. У верстака знакомая фигура в дырявом пе реднике. Волосы забраны под тряпичный наволосник. Врубив старый напильник в оловянную пластину, парень укрепляет ее в деревянной колодке с железным стерж нем. Колодку крепит к ногам растяжками. Теперь надо упереться спиной в наклон ную доску, взяться за стержень, пустить точильный станок... В-ж-ж-ж... Тело прон зает дрожь. Вибрация нарастает. Руки от напряжения срываются на точильный круг. Терпи. Спина делается мертвой, ноги наливаются горячей кровью. Тебя распи рает изнутри, тебя разламывает, разбрасывает. Никому со стороны это незаметно. Только ты чувствуешь, как подступает неведомая болезнь. От нее пухнут ноги, беле ют пальцы на руках. — Приходилось, что ль? Петр вздрогнул. Он еще не отрешился от увиденного: — Приходилось. И вот что я тебе посоветую: уходить из пилорубного надо. Два года — это предел. — Николай Яковлевич не -велит. Обещал городской паспорт выправить, расценки поднять. Если мы к рождеству заказ выполним. «У Паля работает»,— догадался Петр, а вслух сказал: — Старая песенка. Думаешь, он ее только у вас поет, на чугунолитейном? Оши баешься. У ткачей на Обводном та же история. — И в алебастерьных мастерских,— вставил бровастый старик. — И в алебастровых тоже,— согласился Петр.— Паль — хозяин, конечно, веж ливый, обходительный, но с рабочего человека три шкуры дерет. Третью как раз за вежливость... У кого легче взять? У крестьянина. Он человек в городе новый. К кол лективу не привык. Помани его паспортом, да копейкой, да ласковым словом, он и поверит, что в рай попал. А в раю для него самая грязная да самая дешевая рабо та. Ткачи слепнут, грудью слабеют. Катали в мартеновском грыжу зарабатывают. Пилорубы трясучкой калечатся. Печные каждый день огнем себя жгут. Один упадет, другого на его место поставят. Но даже среди чернорабочих равенства нет. А вместе они чураются ткачей... Пример тому ваша казарма. Живете по этажам, не смеши ваясь. А того не подозреваете, что это хозяева вас на этажи поделили. Потому как им выгодно столкнуть рабочих людей на заработке, на самолюбии, на квалификации, на вере... Так я говорю, Саня? — Вроде бы так, Василий Федорович,— неуверенно согласился пилоруб.— А на счет Македонского я пошутил. На самом-то деле я Филимон Петров. И по фамилии Петров. — Из каких мест, Филимон Петрович? — Из тверских. Да вы про то лучше батю спытайте. — Што рассказывать,— отмахнулся бровастый старик в косоворотке__ Нужа, мил человек, из деревни выпугнула. Землей обедняли — восемь десятин всего. Ло шадь пала. Сынов заместо нее поставил. Сначала тянулись в супрягу с соседом, да куда пешему до конного? Пришлось землю внаймы отдать, а самим в город — случай искать...Тут нас три семьи. Стабунились в одно место, а батрачим по раз ным. Взять Григория Степановича, который вас сюда сопроводил. Он ране на Вар шавской железной дороге потел, да надсадился. По виду сходный, а поднять чего потя желей не может. И Верка у него хворая. И лялеха... Живем, аки черви, из землицы да в ад железный. Обидно. Вот я и умолил Филимошу: приведи ты нам грамотея, пу скай уму-разуму научит, объяснит истину жизни. Самим не понять. Ну, привел. А Гри-горий-то Степанович на разговор сильно вредный. Одно у него на уме: бонба да топор. Поругался он с тем, который до вас был. Тот — книжки от немецкого чело века Карлова Маркса, а наш — брехня все это, утешительные слова, непонятливость. К чему, мол, голову засорять? А к чему ругаться? Беседовать надо. — Вот это правильно,— одобрил Петр,— Так и договоримся: будем беседовать. Он понял: к отвлеченному мышлению" тверяки не подготовлены. Тут, конечно, Михаил Сильвин переторопился. Не теоретических рассуждений ждут эти люди, а со чувствия, совета. Вообще-то, Сильвин пропагандист толковый, в кружках его любят. Но порою за- 97 4 Сибирские огни № 6
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2