Сибирские огни, 1987, № 6

Чуть дальше дыбится пихтач, в нем птица ночи прорицает. И затихает Иогач. И Озеро внизу мерцает. И в улочках ночной туман, еще неявственный, слоится. И Озеро внизу. И Пан крадется к хмелю, но боится досужих взглядов и собак — он ничему не доверяет. Пригнувшись, прыскает в кулак — уснули, нет ли, проверяет. Уснули, кажется. Цветы одни болтают меж собою. Да сходятся, шипя, коты на крыше за печной трубою. И Озеро внизу стоит. И птица ночи в пихтах свищет. Р В полях смиренных, в пору, как двустволку отладит мой сосед, чтоб половчей пальнуть по утке, зайцу или волку, за шумом лет, за гомоном грачей так ясно слышно — льется без умолку, журча еще бежит за мельницу ручей. И Пан, подвыпивший старик, домой дороги не отыщет. О чем он плачет! Что клянет! Зачем под всхлип и бормотанье, шатаясь, к Озеру бредет на запотевшее сиянье! Он все отдал ему... Чего он здесь искал, на чем запнулся! Он столько раз бросал его и столько же — к нему вернулся. Приткнувшись к лодке без весла, лохматой головой качает. «Пусти,— бормочет,— жизнь прошла». Но Озеро не отвечает. Ч ЕЙ Журча еще бежит за мельницу ручей... А. С. П у ш к и н Без устали, не сетуя нимало, что есть ручьи моложе и бойчей, что на Тверском звучит у пьедестала глагол иных, незнаемых речей, что мельницы самой давно не стало,— журча еще бежит за мельницу ручей! ♦