Сибирские огни, 1987, № 6

тижа (вот, дескать, как я дела веду — все у нас гладко и благополуч­ но),—что забыл давно, какая она, правда-то, бывает. Он как раз и вер­ сию преподнес насчет того, что узник прокопал-де подземный ход спе­ циально в соседнюю камеру, чтобы подчеркнуть свою благодарность Его Величеству... Ну, вот. А тут проснется другой раз первый министр среди ночи (его, как человека старого, временами бессонница одолева­ ла), лысину колпаком прикроет, халат на плечи набросит, бродит по своим аппартаментам и что-то такое начинает у него в голове шевелить­ ся, что-то давно позабытое, тревожное. Отвернет он портьеру на одном окне, глянет наружу, а там созвездий видимо-невидимо: Кассиопеи раз­ ные, Лебеди, Стрельцы, Водолеи — чтоб им навек потухнуть... Подойдет к другому окну, к третьему: и там звезд битком набито. Тут первый министр вздохнет и подумает, несерьезно вроде подумает: «Это тебе не полторы штуки: копай — не хочу...» Хм... А куда собственно копать? Ну, прокопает он, допустим, ход ко второму министру... И о чем с ним разговаривать? Про свободу духа? Попробуй поговори — эта крыса облезлая на другой же день донос настрочит начальнику тайной канце­ лярии. Приоткроет министр слегка дверь, чтобы хоть свежим воздухом дох­ нуть — а за дверью два мордоворота-телохранителя. Тьфу ты, госпо­ ди — поговорить-то не с кем. Не с этими же бугаями, отожравшимися на казенных харчах до полного отупения. Они и слово-то «дух» только в одном, неприличном, смысле понимают. Тоска зеленая! И вот ведь что обидно: сидит где-то в то же время заморенный очка­ рик, бородой заросший, наверное, до самого пупа, и бесстрашно кроет про эту самую свободу. А чего ему опасаться? — он так и так в тюрьме. Да еще, возможно, не про одну свободу. Он небось и такую теорию сей­ час развивает: неизвестно, мол, кто больший раб и узник — они с сосе­ дом или тот же первый министр, который слова правдивого вякнуть не смеет. Или — господи помилуй — сам государь. Он ведь, бедолага, если философски взглянуть, с самой коронации в тюрьме кукует. Только что камера у него позолоченная. А начальник тайной канцелярии, как человек, меньше подвержен­ ный душевным депрессиям, взял и отрыл себе подземный ход. К лю­ бовнице — госпоже Амалии Пукк. Ну, конечно, он его не стеклышком скреб или там обломком столовой ложки. У него было кому это дело поручить, и способы имелись обеспечить, чтобы в дальнейшем эти отры­ вающие помалкивали на всю дальнейшую жизнь... Словом, ход получился — закачаешься. Стены розовым мрамором отделаны, на полу ковровая дорожка, светильники приятный для глаз свет источают, музыка звучит, настраивающая на интимную встречу с очаровательной Амалией. И вот этот, прямо скажем, перебор и взорвал общественное мнение. Раньше, когда начальник каждый вечер к своей госпоже Пукк открыто на карете с гербами подъезжал, это мало кого тревожило. Ну, ездит и ездит. Возможно — на светские рауты. Приедет, ручку поцелует, ножкой пошаркает, мороженого с клубникой отведает — и назад, в канцелярию. А уж когда он в домашних шлепанцах и, пардон, в ночном халате начал туда шастать — тут общественность и прорвало. Пресса свой голос по­ дала: вот, мол, до чего мы докатились в нашем демократическом госу­ дарстве — до полного игнорирования норм нравственности, до без­ застенчивости. А один известный фельетонист — язвительная шельма! — очень остроумно, надо заметить, эти два факта обыграл: у нас, написал, только две категории людей, оказывается, имеют право на индивидуаль­ ные ходы сообщения: с одной стороны — закоренелые преступники, а с другой — те, кто с этими преступниками обязан неусыпно бороться. С чем, дескать, и поздравляем прочих почтенных граждан! В общем, кончилось тем, что члены некой организации под названи­ ем «Задушевные разговоры», организации не то чтобы запрещенной или преследуемой, но и не поощряемой активно, устроили шум: что же такое получается, а? В камере двое узников, к пожизненному заключе- 86