Сибирские огни, 1987, № 6

я кое-что узнал об этом человеке, подтвердилось, и я не ставлю свое предвидение себе в заслугу. И еще я не мог понять: почему он бросил эти полки? Не продать, нет, такой человек не мог ничего продавать (это я тоже понял), но почему не увез? Мне вдруг стало горько. Восторг сменился смутной тревогой. Я очень хотел узнать, что стало с этим человеком. Куда и почему он уехал? Жена была в командировке и не знала еще, что нам дали квар­ тиру. Я не мог ее дождаться. Наконец, встретил в аэропорту, и мы прямо оттуда поехали на новую квартиру. Про стеллажи я умолчал, желая поразить ее с порога. И, едва мы вошли, потащил ее в боль­ шую комнату. Она замерла. Что ж, я ее понимаю. Ведь добрый десяток лет она уговаривала меня, чтобы я сделал приличные полки, а тут вдруг такое с неба свалившееся богатство. Вот такое впечатление произвели на нас эти стеллажи. Когда мы, переехав, стали раскладываться, и жена осторожно, точно боясь разрушить, протирала полки,— на одной из них, под самым потолком, обнаружила пыльную стопку обыкновенных школь­ ных тетрадок в клеточку. Всего их было десять, но две чистые, не заполненные, а остальные исписаны очень мелким, но отчетливо разбираемым убористым почерком. Исписанные тетради были прону­ мерованы: № 1, № 2, № 3 и т. д. Я разбирал их две недели и чем дальше читал, тем больше увлекался. Это был не дневник и не... затрудняюсь определить, что это было. Но, пожалуй, в русском язы­ ке есть слово для определения подобного рода писаний — «записки». Автор этих записок работал в местной газете, и я припомнил, что несколько раз мне попадалась его фамилия под разными материалами. Я позвонил в газету своему приятелю — заведующему отделом В. За ­ рубину. Он сказал, что парень этот работал в нашей газете недолго, около двух лет, а потом не поладил с редактором и уехал на Даль­ ний Восток. Зарубин недолго с ним переписывался — так, несколько слов на открытке. Потом открытки с Дальнего Востока поступать перестали. Зарубин написал на редакцию. Сотрудник одной из даль­ невосточных газет ответил, что человек этот погиб. И если суждено было ему погибнуть, то погиб он именно так, как и должен был. Успел оттолкнуть с проезжей части пятилетнюю девочку, а сам упал под колеса. Дальневосточный журналист спрашивал, не знают ли в нашей газете чего-нибудь о родственниках погибшего, чтобы переслать им немногие оставшиеся от него вещи. Но и у нас ничего такого не знали. Было погибшему тридцать пять лет. Я еще раз перечитал записки и пришел к убеждению, что их стоит опубликовать, хотя для печати они не предназначались. Фами­ лии журналиста я не называю: записки местами очень откровенны, и будь автор жив, вряд ли он захотел бы их обнародовать. Что можно еще сказать об этих записках? Написаны они неров­ но, местами напоминают газетный репортаж; это не удивительно: автор — профессиональный газетчик. С некоторыми мыслями и рас­ суждениями автора трудно, а подчас невозможно согласиться. На­ пример, с его пренебрежительным отношением к социальной психоло­ гии, с его оценкой вклада ученых в развитие Западной Сибири и т. д. Впрочем, читатель, я думаю, сам во всем разберется. Главное же и несомненное достоинство этих записок — их предельная иск­ ренность. Впрочем, это читатель увидит сам. Записки журналиста начинаются так: «У них особые удостоверения: добротные красные книжечки, на развороте которых отпечатано жирным шрифтом поверх текста, так, чтобы сразу бросалось в глаза: БИЛЕТЫ ПРЕДОСТАВЛЯЮТСЯ ВНЕ ОЧЕРЕДИ. У них особая форма: строгие черные мундиры и звезды на петлицах...» 4