Сибирские огни, 1987, № 6

Мертвецам все равно, мертвецам ке нужны семафоры. Ни и чему им экспрессы, вокзалов больших толкотня, Им неплохо в вагонных, ленивых, пустых разговорах. Где остатки живого теряются день ото дня. И меня обмануло сначала движенье по кругу, Я, как все они, мысли и чувства живые терял, Не имея ни цели, ни дела, ни книги, ни друга, Только в окнах немытых менялись луна и заря. Надоело! Я все же не умер под стук монотонный, Что мне в этом застывшем, негреющем, зябком тепле! Не простившись ки с кем, я упруго шагнул из вагона, И упал на колени, отвыкнув ходить по земле... ...Не подняться с колен мне, и в ноздри бьет запах полынный, И столетние сумерки вдруг разродились грозой. Я вдоль насыпи полз, дождь угрюмо хлестал в мою спину. Полз, пока не уткнулся в заржавленный рельс запасной. Снова насыпью замкнут, не встать, ноги ватой набиты, И по скользкому скату наверх ни за что ке всползти. Вдруг, шагах в десяти, я увидел, что насыпь размыта, И опасно прогнулся отрезок стального пути. А состав, уже сделав свой круг, возвращался, проклятый. Триста метров — и рухнет в сырую полынь под откос. Как он медленно едет. И я, словно в чем виноватый. Ощутил позабытый комок подступающих слез. Их жалеть! Этих нелюдей!! Мощи!! Рехнулся я, что ли! Я — один человек здесь, но, доводам всем вопреки, Я поднялся, пошел, тяжелея от вяжущей боли. Прямо в лоб паровозу, нелепо подняв кулаки. Поезд встал, и я разом обмяк, ослабел, будь что будет, М увидел — оттуда на помощь ко мне Не потертые тени, а люди, обычные люди... И теперь я жалею, что все это было во сне. * Постучать и войти. Впрочем, стоит ли стуком тревожить Тишину твоей комнаты, окнами на снегопад. Я пришел просто так, только ты осторожнее асе же, Помолчи, а не хочешь, скажи что-нибудь невпопад. Илн чай предложи, только так, чтобы я отказался. Телевизор включи, там ведь вроде идет детектив. А когда Томин выловит всех, кто шесть серий скрывался. Прогони меня, так прогони, чтоб не дать мне уйти. МОНОЛОГ ЛЕТНЕГО ЛИВНЯ Я родился не из конденсации влаги, А из жажды, иссохшей до центра Земли. Гром басил, как освистанный публикой трагик, Хохоча, безголосые молнии злил. Я срывал дозревающий пух тополиный. Ветки гнул, приминал на газонах траву, Я хлестал по горячим мальчишеским спинам. Бил в карнизы, рождая приземистый звук. И сквозь легкие, напрочь промокшие платья, Плечи девушек гибких я гладил, скользя. А они хохотали, и было плевать им На сухие подъезды, куда мне нельзя. Лист газеты, на долю минуты прикрывший Чью-то бледную лысину, порван и смят, И стремятся под крыши, под крыши, под крыши Все, кто юности, свежести, силе не рад. Уходя на поля, покидая проспекты, Слышу шелест наполненных радостью шин, Это город, набросивший радуги спектр, Провожает меня взглядом влажных витрин.