Сибирские огни, 1987, № 6

дела» или результат любой ценой, а на ле­ нинские нормы и принципы. Не случайно он один из первых, кто встает в открытую оппозицию Воронихину. Это и старший лей­ тенант ОБХСС Иванов, чьи принципиаль­ ность, неподкупность и решительность по­ могают до конца разобраться в сложном и запутанном деле Козырина. Это и фрон­ товые друзья отца Андрея, которые оказы­ вают ему моральную поддержку. Это вооб­ ще все честные люди разных поколений, которые вместе с Агариным составляют единый фронт. И в монолитном этом един­ стве залог и гарантия успеха, торжества справедливости. Близость «Пожара», «Печального детек­ тива», «Имени для сына», особенно ощути­ мая в постановке социальных и нравствен­ ных проблем, антимещанском пафосе, сход­ стве общечеловеческих мотивов, при всей оригинальности, самобытности этих произ­ ведений, обнаруживается и в художниче­ ских поисках их авторов, хотя каждый из них идет своим путем. Верный себе, В. Распутин строит свое произведение на экстремальной ситуации. И, как это обычно бывает у него — будь то история с недостачей у сельповской про­ давщицы Марии («Деньги для Марии»), предсмертные хлопоты старухи Анны в «Последнем сроке» или затопление водами гидроузла старинной сибирской деревни Матёры в повести «Прощание с Матё­ рой»,— крутой жизненный излом необхо­ дим писателю не для сюжетной зани­ мательности, а для предельного обнаже­ ния противоречий в обществе и человече­ ской душе, связанных порой в единый клубок настолько прочно, что и разгля- деть-то их иной раз возможно лишь через призму какого-либо чрезвычайного проис­ шествия. Пожар орсовского склада в Сосновке сделал явным то отчетливо до поры неви­ димое, что долго копилось, готовясь про­ рваться наружу, подобно вулканической лаве, испепеляя вокруг все хорошее и доб­ рое. В безжалостном пламени этого пожара предельно контрастно высветилось, кто есть кто. С помощью своеобразных «стоп-кад­ ров» В. Распутин дает попеременно круп­ ный план то одного, то другого жителя по­ селка, четко фиксируя в нем характерные черточки, особенности поведения. И чита­ тель видит, как одни, не жалея, не щадя себя, спасают народное добро, ибо просто не могут по-другому, а другие, пользуясь суматохой, пытаются под шумок это же добро прибрать к своим рукам, следуя не иначе как циничной пословице: «Кому вой­ на, а кому — мать родна». Впрочем, пожар В. Распутину необхо­ дим не просто как эффектное художествен­ ное средство. Это бедствие становится как бы началом конца «раздольного житья- бытья» в Сосновке и восстановления про- рушенной границы между добром и злом, приобретая символическое значение очисти­ тельного пожара, в огне которого «набира­ ется новое движение». Примечательной чертой романа М. Щуки­ на является детективная основа его сюжет­ ной канвы, где одно расследование, жур­ налистское, сменяется другим — уголов­ ным. Однако в целом «Имя для сына» дер­ жится отнюдь не на детективном начале. Оно только помогает глубже проникнуть в механизм преступления Козырина, его падения, способствует динамизму и напря­ женности повествования, а в конечном счете, что толте немаловажно,— читабель­ ности. С точки же зрения жанровой опре­ деленности «Имя для сына» есть, пожалуй, традиционный многоплановый, многона­ селенный роман с достаточно мощным глу­ бинным течением, захватывающим многие человеческие судьбы и проблемы современ­ ного бытия. А вот В. Астафьев, вероятно, в стремле­ нии к максимальной раскрепощенности ху­ дожественного выражения и изображения, словно бы заведомо ломает всяческие жан­ ровые рамки, давая волю стихийности по­ вествования, своего рода «потоку созна­ ния», когда буквально в одном абзаце, на­ чав, например, с частного замечания, что мало кто «рожден для милиции», он может перейти к критике «милиции и полиции» вообще, критике культуры, обслуживающей культ силы, проблемам вооружения, мира и войны и выйти к общечеловеческим обоб­ щениям об опасном накоплении на земле зла, чудовищном компромиссе беззакония и закона, который может ввергнуть плане­ ту в пучину гибели. Однако, как ни па­ радоксально, выламываясь из жанровых границ, В. Астафьев тем не менее называ­ ет свое произведение и «детективом», и «романом». В каноническом понимании вещь эта, конечно же, ни то, ни другое. Детектив- ность здесь связана прежде всего с лич­ ностью Сошнина, с его милицейским прош­ лым. И уже в самом названии звучит груст­ ная ирония — знакомьтесь, мол, оставший­ ся не у^дел сыщик, «беспощадный опер», выбитый из привычного седла. Нет в рома­ не В. Астафьева и четкого детективного сюжета, как, впрочем, и других отличи­ тельных признаков жанра. Хотя, видимо, и не могло и не должно было быть, по­ скольку сама задача, поставленная авто­ ром,— понять, что с нами происходит,— в силу своей масштабности уже не вмещает­ ся в какие бы то ни было жестко-заданные схемы, а требует действительно широкой свободы слова и мысли. Тем более что та­ кая свобода вполне в духе и характере астафьевского творчества вообще — доста­ точно вспомнить его «Царь-рыбу» или рас­ сказы последних лет, ставшие как бы эски­ зами-заготовками к «Печальному детекти- ву». При всем при том, в качестве своеобраз­ ного для себя ограничительного знака, В.^Астафьев жанр романа выбрал не слу­ чайно, хотящем, кто знаком с его интервью «Не лишний багаж — благородное сердце» в «Литературной газете»1 (5 января 1986 г.), может показаться, что это имен- Вспоминая о замысле произведения, писатель говорит: «Мой маленький роман «Печальный де­ тектив» родился из замысла рассказа. Я долго прицеливался, что поставить, какое слово _ «рассказ» или «роман», потом понял: пока не поставлю «роман», не очень-то и получится. А когда набрался нахальства и поставил это слово тогда и организация романа пошла... и сам ма­ териал уже перестал бояться включения побоч­ ных веток». 153