Сибирские огни, 1987, № 6

что «там было хорошо, а здесь с годами должно быть лучше». Драматизм оказался в другом. Снеся старые деревни с их десятилетиями склады­ вавшимися неписаными законами и тра­ дициями, со всем их укладом, ретивые ра­ детели ускоренной индустриализации и раз­ личных укрупнений не позаботились о главном — о том, чтобы выкорчеванные из привычной почвы корни эти не засохли бы и не погибли на пронизывающем и далеко не всегда благотворном ветру социальных перемен, а сумели бы прижиться и продол­ жать свою добрую службу, надежно связы­ вая съехавшихся из разных мест людей. Об этом, увы, просто не вспоминали, хо­ тя, резонно напоминает В. Распутин, «не ими ли, не этими ли законами, не этой ли грудью единой спасались и спаслись в ста­ рой деревне в войну и лихие послевоенные годы?.. Когда надо было держаться вместе и исхитряться, чтобы выстоять?» Забыли, не учли, не придали значения, а в результа­ те — разобщение, отчуждение друг от друга и от единого, общего. Хуже того — нача­ лось смещение нравственных и морально- этических норм и понятий, «и то, за что держались совсем недавно всем миром, что было общим неписаным законом, твердью земной, превратилось в пережиток, в какую- то ненормальность...» «И не то плохо,— с горечью констатирует автор «Пожара»,— что после смертей, сва­ деб, разделов и торгов одна деревня стала проникать в другую, жизнь невозможна без таких проникновений, а то пошло неладом, что взамен уехавших и унесенных приня­ лись селиться люди легкие, не обзаводящи­ еся ни хозяйством, ни даже огородишком, знающие одну дорогу — в магазин, и чем дальше, тем больше, тем слаще и неудержи­ мей. Работа этого, понятно, не любит — и нелады с ней, с работой, и уж общины дру­ гого толка, которых раньше не было в по­ мине. Водились, конечно, пьянчуги, где они на святой Руси не водились, но чтоб сби­ ваться вкруг, разрастаться в нем в откры­ тую, ничего не боящуюся, не стыдящуюся силу с атаманом и советом, правящим власть,— такого нет, не бывало». Тут же В. Распутин приводит порази­ тельный, но и страшный, если вдуматься, факт. Однажды директор сосновской шко­ лы взялся подсчитать, сколько народу по­ гибло за войну в деревнях, слившихся в новый поселок, и сколько уже в Сосновке только за последние четыре года от пьяной стрельбы, поножовщины, от иесчастногб случая на лесосеках. «И разница,— пришел он к выводу,— вышла небольшая». Констатацией этого страшного факта пи­ сатель не ограничивается, хотя и говорит он вроде бы сам за себя. Однако художни­ ку важнее не зафиксировать, а дать сущест­ вующему идейно-нравственную оценку. Ведь смерть смерти рознь. Тем более что, как справедливо считарт В. Распутин, «смерть — учитель властный». И если «по­ гибший на фронте взывал к справедливости и добру, оставляя их вместе с душой и вос­ поминаниями, живущими среди родных, и оставлял для движения и исполнения», то «поистратившиеся же вот так, ни за понюх табаку, по дурости или слепому отчаянию,— дурость, распущенность и отчаяние после себя и оставляют», Немало в повести «Пожар» и других красноречивых штрихов и деталей, подчер­ кивающих ту, поистине удивительную, ме­ таморфозу, которая все основательнее пе­ рерождала (и далеко, видим, не в лучшую сторону) жителей Сосновки Впрочем, подобного рода подтверждений перерождения и разложения определенной части обитателей российской глубинки не­ мало и в романе М. Щукина «Имя для сы­ на». А еще больше — в «Печальном детек­ тиве». Собственно говоря, и весь-то роман В. Астафьева соткан из таких вот ситуаций и наблюдений над действительностью, с по­ мощью которых и создается в произведении сложный и противоречивый узор сегодняш­ него бытия. Ощущается некоторая даже, может быть, избыточность поистине жутких картин и эпизодов встречающейся в наше время че­ ловеческой «дикости» и «безумия». Правда, в значительной степени перенасыщенность эту можно объяснить тем, что все расска­ занное автором так или иначе непосредст­ венно связано с милицейской биографией Леонида Сошнина, которому не на словах, а на деле, в открытую приходилось и при­ ходится сражаться с конкретными прояв­ лениями той самой «дикости» и «безумия», как, например, случается с ним в истории с рецидивистом Венькой Фоминым, Этот испитой, но «зло пакостный» маро­ дер с подлинно бандитским нахрапом и наглостью терроризировал малочисленное население обезлюдевших после очередного «укрупнения» окрестных деревень. Рискуя жизнью, Сошнин (а именно тут получил он тяжкое ранение, сделавшее его инвалидом) обезвредил матерого преступника, собирав­ шегося сжечь живьем запертых им в те­ лятнике пожилых работниц, не давших ему десятку на опохмелку. Дело, однако, не в том, много или мало писатель поведал подобных историй, «не­ досолил» или «пересолил». Хотя, конечно, именно из них, из фактов человеческой де­ градации, моральной и нравственной рас­ пущенности, пьянства, безответственности, разгильдяйства, наплевательского отноше­ ния к делу своему, к земле и природе как раз и складывается четкая социальная кар­ тина «охромения» нашей жизни. Сами по себе все эти сцены и эпизоды, которых, повторяю, в изобилии и у В. Рас­ путина, и у В. Астафьева, и у М, Щукина, так бы и остались лишь, фактографическим подтверждением тезиса-вопроса «чем жи­ вем», его красноречивой иллюстрацией, весьма поверхностной и неодухотворенной, а, значит, и не художественной, не заду­ майся авторы данных произведений о при­ чинно-следственных связях возникновения, гипертрофированного разрастания грибка общественной плесени, не попытайся они осмыслить происходящее не только социо­ логически, но и философски, не наполни своими собственными болью, гневом, сом­ нениями плоть и дух произведений. Ведь тот же В. Астафьев, рассказывая случаи, которые так и просятся под рубри­ ку «судебная хроника», делает это вовсе не для того, чтобы напугать своего читателя, ошарашить его потоком «дикости» и «безу­ мия», тенденциозным сгущением красок. Как, скорей всего, и не для того, чтобы де­ 143