Сибирские огни, 1987, № 5

горницу. Мать сделала укоризненную гримасу — дескать, зачем ты так? Он в свою очередь поднял ладонь торчком кверху, словно окорачивая жену — поделом, мол! Забрал кисет и, дымя, как паровоз, вышел во двор, сел на завалинку. Солнце пригревало. Приятно ныли кости. На душу постепенно опускалась успокоенность. Годы-то уже под уклон пошли. Еще поворот — и пенсия. Правду жена говорит, дали бы Тоньке квартиру, переехали бы туда. И ей по домашности хлопот меньше, знала бы только работу. И дите было бы при ней. А так, что хорошего бросить его здесь? Конечно, он будет присмотрен, обут, одет, накормлен — словом, ухожен. Но все одно это непорядок, чтоб дите без матери произрастало. Отвыкнет от нее, будет за чужую считать. А так бы жили все вместе. Глядишь, в самом деле, выучилась бы на мастера — совсем бы хорошо получилось. Привела бы когда к себе на завод — глядишь, помог бы чем,— может, что там сколотить или вообще проверить материальный учет — оно свой-то глаз надежнее... Никогда Кузьмич не был на большом заводе. Всю жизнь проработал в сельпо, поэтому весь мир видел сквозь материальную картотеку потребкооперации... А уж больно ему хотелось идти на полный шаг со всеми вместе, и дышать полной грудью, и чтоб все было сполна, полной мерой, и чтоб радость за радость заходила. Теперь все это в руках у Тоньки. От нее теперь зависит его будущее. Не свихнется она, пойдет по прямой дорожке — и ничего ему больше не надо. Атам, глядишь, и внук в инженеры выучится — вот оно, счастье за счастье и зайдет... А ведь может Тонька выйти в люди, только держать ее надо на коротком поводке. А кто ее там будет держать? Дома не удержали, а там — чего уж говорить... Одна надежда на комсомольскую органи... Кузьмич даже подпрыгнул на завалинке — так его ошеломила неожиданная мысль. Вскочил и побежал к жене — уж привык он за многие, многие годы ничего не делать, не спросись жены. 2 Графовы заметили Хариных в окно еще издалека. Те по проулку направились прямо к ним. Кузьмич семенил чуточку сзади своей все еще статной жены, сердито поджавшей губы. — Чего это они к нам? — удивился хозяин. — Может, по делу какому,— ответила хозяйка и внимательно окинула мужа взглядом.— Смени рубаху-то. Воротник вон обтрепанный. И чего это с тебя не стянешь эту рубаху, чем она тебе полюбилась? — Откинула крышку сундука, достала другую. Семен Федорович едва успел надеть слежалую на сгибах рубашку и застегнуть пуговицы, как на крыльце послышались шаги. Недовольно одернул подол — сразу видно, что вырядился. К чему все это? Как ходил дома всегда, так и остался бы... Встреча вышла несколько натянутой — пожалуй, больше полутора десятка лет не ходили друг к дружке в дом. На улице встречались, разговаривали, а чтоб вот так семьями посещать — вроде бы не с чего. Дружбу не водили. Может, потому, что когда-то Семен Графов чуть было не женился на глазастой и крученой будущей Тонькиной матери. Совсем уж собрался, да вдруг дошли до него всяческие разговоры о ней может, кто из парней по злобе распустил их, подумал он позже. Но уж на второй заход он не успел — Иван опередил, женился. А Иван из приезжих — после армии появился в селе. Он и пошел в примаки. — А мы поклон вам привезли из города,— улыбалась гостья и раскланивалась с хозяевами.— Ни за что не отгадаете, от кого. 81