Сибирские огни, 1987, № 5

ной половиной села сверстнице. «А у Ольги действительно глаза мутные». Другая из подруг, прибежав домой, кидалась в хлев, глядела на телушку — так и есть, глаза словно поволокой задернуты. Удивлялась: откуда Тоньке-то знать такое?.. И она казалась им уже взрослой. Они же по-прежнему оставались подростками. А кому в четырнадцать-пятнадцать лет не хотелось казаться взрослым?.. 2 Тонька Харина чувствовала себя самой популярной личностью на селе. Еще бы — о ней только и разговору! На нее — и только на нее — посматривают парни. И даже ее ровня — молокососы — и те пялят глаза. Они-то что понимают! По ночам она лежала с широко открытыми глазами, думала. Нет, не думала. Она не умела думать. Она могла только мечтать, смешивая воедино быль и небылицу — реальное и желаемое. И только не пристегивала к этим мечтам ничего неприятного — неприятностей она всячески избегала и в жизни, и тем более в мечтах. Поэтому теперь она чаще всего думала о нем, о Герке. Иногда до рассвета лежала так с открытыми глазами. Порой воображение разыгрывалось до того, что начинало казаться: он лежит рядом, тот целинник с сочными, жадными губами, такой нежный и обходительный, «культурный» и начитанный. Это он сказал ей тогда, что древние римляне спали совершенно голыми и что они совершенно правильно поступали, потому что тело должно отдыхать, должно дышать. И она стала спать раздетой. Мать увидела, ужаснулась:— Ты чего это, срамница, удумала?! Дернула голым смуглым плечиком: — Так гигиеничней... И вообще древние римляне ели не за столом, как мы, а лежа,— почему-то прибавила она услышанную от Терки многовековую новость. Мать, всегда преклонявшаяся перед образованными людьми, с благоговением относилась к непонятным иностранным словам. Даже ее будущий супруг, которого теперь она не выпускает из-под каблука, прельстил ее в девичестве, кроме прочих имевшихся у него тогда достоинств, также частым употреблением иностранных слов: «контоко- рент», «дебет», «кредит». Мать поняла, что «гигиеничней» — стало быть, культурней. А Тоньке нравилось спать по-новому — очень уж приятно касалась тела прохладная простыня, так замирало сердце от этих прикосновений. А к утру от воспоминаний о ласковых Теркиных руках, о его ненасытных губах тело наливалось истомой. Поэтому и ходила она днем шальная, обжигая парней черным пламенем своих глаз. Поэтому и табунились они, влекомые инстинктом, около нее. Мать радовалась, видя, как расцветает дочь. Торопливо подзывала отца к окну, кивала на улицу. .— Посмотри. Невестится дочь-то наша. Отец насупленно смотрел на вихляющую походку почужевшей вдруг дочери, и виделось его мужскому глазу что-то порочное в движениях пока еще не округлившихся ее бедер. — Смотри, чтоб не доневестилась. Принесет тебе в подоле...— Он сердито отворачивался и брел по своим делам. Сказал и тут же забыл — всегда так говорили. И деды, и прадеды. И он сказал для порядка. Не слушают его дома. Жена верховодит. Поперва благоговела перед ним. Потом постепенно сельповский счетовод перестал для нее быть культурным и образованным человеком. Начала обвинять его в том, что загубил ее молодость, что если бы он не соблазнил ее своими вежливыми раскланиваниямщ своим шелковым полосатым кашне и позолоченными запонками, она 71