Сибирские огни, 1987, № 5

Воротится туда. Был Киев И Смоленск, И русский город Рава, И Ржев, И Вязьма, И село Бородино. Был сорок первый год. И, пятясь, но стреляя, Кусая губы в кровь от гнева и стыда, Мы оставляли край родной, О том не зная. Когда И кто из нас Покуда тыл ковал «эРэСы» или «ИЛы», Мы шли, платя за все своею головой, Дерясь за каждый метр — на всем пути — могилы,— Пока пружина та не сжалась под Москвой. А был еще солдат, упавший у границы. Чей подвиг не попал и в местную печать. Он нас с тобой не знал... Так чем же нам кичиться! Нам лучше шапки снять. Нам лучше помолчать. МОИМ СЧАСТЛИВЫМ ОДНОГОДКАМ Не в заботах о будущей славе, Ко в спасение права из прав — Жить, как все, в человеческом праве,— Бой на Ярцевской шел переправе, Шли бои у московских застав. И хоть вместе держали тот бой мы, Нынче — с коих ни глянуть сторон — Я — солдат, не вошедший в обоймы, Не вошедший в обоймы патрон. Горевать ли о том иль гордиться, Что опять, как в огне и дыму, Надо снова вскочить и пробиться Сквозь кольцо — одному, одному! В том сраженье, смертельно-кровавом, Я с своей управлялся судьбой. Ведь не зря ж предусмотрен Уставом И сейчас одиночный тот бой. И уж если тогда не сробел я. Ибо некогда было робеть,— Что ж — теперь!.. Лишь бы, в яблочко целя. Били только по цели, по цели Те снаряды, что слать мне и впредь. О МАРШАЛЕ ЖУКОВЕ В строю генералов и маршалов он. Как в песне поется, был первым средь равных. И не был при жизни ничем обойден, И после остался в ряду этих славных. И светлые звезды, те, что на груди, И те, на погонах, расшитых лучисто, Они на портретах его — погляди — И ныне горят различимо и чисто. А все ж подозрение гложет одно. Как в золоте звезд — потемненье латуни, Как будто о нем не договорено Какое-то слово, забытое втуне. Ведь в списке недлинном великих имен, Вослед за Кутузовым, если по чести. И ВНОВЬ ВДАЛИ, И вновь вдали, примеривая латы, Толкают в пропасть мир, как лаву с гор. Достигнутый такой высокой платой. Такой ценой хранимый до сих пор. Уж спутники-носители незримо Вьют смертные спирали в высоте, Ведя жестоко и неумолимо Мир к апокалипсической черте. Там должен по праву бы значиться он На этом, ему предназначенном, месте. Не только плита под зубчатой стекой. Что темными елями строго хранима,— Но область иная иль город иной За честь почитали б носить это имя... А, впрочем, орлиная слава его Не слышит писцов, до лимитов охочих. Поскольку творили ее торжество Солдаты фронтов белорусских и прочих. Они в закоулки родной стороны Несли ее с песней, пыля над полями. И шла с ними правда великой войны, Гремя — то медалями, то — костылями. ПРИМЕРИВАЯ ЛАТЫ... Подьяв над миром мертвое железо, Надеясь, что нас это поразит. Они тридцать девятым годом грезят. Но сорок пятый грозный им грозит. Не знающим руин и похоронок. Им вспомнить бы, покуда нет руин. Каким Тогда Средь трупов и воронок. Могил и пепла Выглядел Берлин. I 68