Сибирские огни, 1987, № 5

Голова была выше скалы, даже положил на нее руку, но не за что было зацепиться, чтобы втянуть наверх измученное, отяжелевшее тело. Стоило неимоверных усилий, опускаясь, не опрокинуться в море. Полз обратно, пятясь по-рачьи. Изнемог от напряжения. Кружилась голова. Очень долго и мучительно искал то, что, казалось, само просилось в руки: сломанная лыжа. Ломал ее на короткие куски. Потом долбил ледяные щели скалы, расширял, вгонял в них лыжные обломки. Получалась опора. Держась за нее левой рукой, подтягивался, сдалбливал лед с уступа, искал новую щель. Подняв голову над гребнем, долго смотрел в сторону немецкой батареи: искал патрульных. Искал, пока не понял, что не решаются они в своих коротеньких кацавейках выходить на штормовой ветер. Снова спустился. Выбросил наверх оставшуюся целой пару лыж, палки к ним. И тут пришел страх. Пока долбил лед, вклинивал в щели держаки, старался не смотреть вниз, на беснующееся Баренцево море, но все-таки видел косым зрением. Видел и не пугался: смерть и так не выпускала его из своих железных рук. Когда же спасение стало реальностью, пришел панический страх. Даже слегка тошнило. — Прости, Коля! — не то прощаясь, не то извиняясь, постоял над телом друга. Мешал автомат. Снял его и, держась за обломок лыжи в скале, осторожно положил на ровное место, рядом — запасной диск... Перехватил второй держак... Падал и падал снег. Порывы ветра вздыбливали его перед глазами, расстилали по склону. Склон был крутым, лыжи скользили, разъезжались. Упал. Перед глазами вспышки — одна, другая. Смутное сознание выделило, что это не от выстрелов или разрывов. Где и когда их видел? Ранняя осень. Вечер. Семья сидит на крыльце. На закате играют зарницы. — Что это? Дождь будет? — Хлеба дозревают,— с радостью в голосе говорит мама,— вот и... Какое же она потом слово сказала? Красивое, емкое, соединившее в себе зори и созревание хлебов... Да, хлебозары! Не свалиться бы с обрыва! Сел, оглянулся. Крутой склон. Надо прогнать сон, оцепенение. На ногах — лыжи, на груди — автомат, запасный диск — на ремне... Исподволь, по крупицам возвращала память пережитое. Восходящий вверх узкий уступ, держаки из лыжных обломков, автомат на скале, рядом — запасный диск, лыжи — чуть подальше, и — щемящий страх, морские валы над головой... Больше ничего не мог вспомнить. Надо сориентироваться. Мешает снегопад. Хорошо, что снегопад. Заметет следы. Снял лыжи. Пошел, опираясь на них. После оттепели всюду лед. Снег его только прикрыл. Болели и, казалось, слышал, как скрипели промерзшие и разучившиеся двигаться суставы ног. Падая, схватился рукой за заснеженный белый бугор. По маскировочному халату и валенкам признал своего разведчика. Лицо и руки вмерзли в снег. Сверху торчал вещевой мешок. Вспорол его. Обрадовался двум гранатам-лимонкам, нацепил их на ремень рядом с запасным диском для автомата. Долго бездумно держал перед глазами сухари и кусок шпига. Голода не чувствовал. Только в животе что-то с болью сжималось. Съестное рассовал по карманам. Решил не трогать, пока не одолеет вершину. Превозмогая боль в суставах, полз по крутизне. Труп разведчика помог сориентироваться. Куда и сколько идти, теперь знал. Разжевал и проглотил кусочек сала. Боль в желудке давала ощущение реальности происходящего. Неумело встал на лыжи. Ноги — ходули. Не разбиться бы при спуске. 63