Сибирские огни, 1987, № 5

ванная каменная россыпь не поддавалась. Обливались потом, ладони кровоточили, у Федора еще не прошла контузия, острая боль обжигала поясницу. — Спите! — налетел на них Евсеев.— Старая бабка поварешкой больше бы вычерпала!.. Да вы!.. — А вы попробуйте сами! Покажите, как надо работать,— Федор протянул начальнику штаба лом. — Что?!. Устав забыл!.. — А вы по уставу к нам обращаетесь? — Молчать!.. — Боцмана в Мурманске хлеще могут лаяться,— сказал с вызовом. Федора не оскорбила безудержная брань начальника штаба, к этому был готов, обидело молчание товарищей: будто воды в рот набрали. Одни стояли полуотвернувшись, другие возились в ячейке. Но только ушел взбешенный «невиданной дерзостью» бойца Евсеев, заговорили, загалдели:— Здорово ты его! Молодец! Будет знать теперь, как измываться над нашим братом! С этого дня Федор замкнулся, ушел в себя. Работал молча, истово, зло. Если выдавалась свободная минутка, уходил из расположения взвода управления. — Чумной какой-то стал! — говорили во взводе. Разговор политрука Хрусталева с его сослуживцами о приеме в партию происходил месяцем позже столкновения с Евсеевым. Он запал глубоко в душу. Мысленно по многу раз в день возвращался к нему. Приглашали в партию... кого? Сравнивал, и выходило, что они гораздо хуже его, Федора. Только хитрее, умеют ладить с командирами. Попробовал взглянуть на себя со стороны, беспристрастно — не обрадовался. Стал мрачным, даже угрюмым. Потерял всякий вкус к солдатскому трепу. В свободное время брал газеты, уходил от шумной компании. Медленное, вдумчивое чтение стало жизненно важным ритуалом. Постепенно оно приобрело форму какого-то болезненно-острого видения. «После кровопролитных боев наши войска оставили...» — читал Федор, а перед глазами раскрывалась, плыла географическая карта. Росла, ширилась и разворачивалась ковыльной степью, голубыми излучинами Днепра. Скользили под белыми парусами ладьи Олега Вещего, горели костры на стоянках Святослава Игоревича, скакали в Ляшскую землю лихие запорожцы... «После упорных боев...» Рвутся через снежные заносы партизаны Дениса Давыдова, скачут к французским колоннам казаки атамана Платова... «После упорных боев...» Рубится с погаными Буй-тур Всеволод, валит валом разноликое воинство Стеньки Разина... Ощущение великого родства перерастало в жгучее чувство: не уберег земли, политые кровью предков. Жили в нем боль и память веков. Мучилась душа — и вызревала. Как-то немецкий самолет разбросал листовки. В них говорилось о сокрушительном поражении Красной Армии, падении Сталинграда, триумфе вермахта на Кавказе. И был призыв: «Убивайте коммунистов, комиссаров! Сдавайтесь!» Вместе с этой листовкой принес Федор политруку Хрусталеву заявление о приеме в партию. — Я ждал это заявление,— признался Хрусталев.— Наслышан о твоих беседах с бойцами. Спасибо! Любишь историю? Считай, что выполняешь партийное поручение. Глава тридцатая. ЗАРНИЦЫ Вот и пришла пора сделать последний шаг. Сделать это необходимо сейчас, пока не парализована воля. Пора! 61