Сибирские огни, 1987, № 5

Щемящая боль пронзила низ живота. Знакомая и противная, оскорбляющая мужское достоинство боль. Это случилось еще в детстве. Ему было не больше двенадцати. Светлые тени белой тайги, поляна, освещенная добрым июльским солнцем, пьянящий аромат лесного разнотравья, запах лошадиного пота... Скакали копновозы к водопою. Наперегонки. Светло-рыжая Англичанка, распластавшись в угарном беге, вынесла вперед. Обогнуть перелесок — и тихие струи Той. Пей, купайся, купай свою лошадь! Но Англичанка рванула напрямую, через перелесок. Путь перегородил огромный кряжистый сук. Он стремительно летел навстречу — и уже не остановиться, не повернуть, не спрыгнуть. Единственная возможность спастись — упасть спиной на круп лошади. Сделал это раньше, чем подумал. Понял: пронесло! Сжал босыми пятками мокрые бока кобылы, рванулся вперед. Лошадь споткнулась, его подбросило... И черное пламя в глазах! Очнулся от остро щемящей боли. И казалось, не было ей конца. Но боль прошла, даже забылась. В тринадцать лет она напомнила о себе снова. С ним происходило тогда что-то совсем непонятное. С мальчишками играл, ссорился, дрался, как и прежде. Перед девчонками робел, не знал, куда спрятать свою неуклюжесть, старые холщовые штаны, заплаты на пимах. Бойкий на язык среди ребят, перед девчонками сразу терялся. Девчонки, которых еще совсем недавно можно было походя хлопнуть сумкой по заду, дернуть за космы, вдруг обернулись к нему совсем незнакомой своей стороной. И каждая несла в себе нечто таинственное, что не позволяло обращаться с ней как раньше. Первой испытала это на себе Катя, соседка. Ее дружно не любили за злобную дерзость. Почти никто с ней не дружил и не играл. Нападала она всегда первой. Обычно не на того, кто ее обидел, а на менее защищенного. Получив от Феди хорошую взбучку еще до школы, его потом не трогала. А однажды почти без всякой на то причины вцепилась острыми грязными ногтями в его щеки. Но для Феди и это озлобленное существо тоже было девочкой — не ударил. Слезы его смешались с кровью, а ударить не мог. Потом среди девочек стал различать плохих и хороших. Хорошие — означало: красивые и добрые. Возвращаясь из школы, догонял Марусю. Шел с ней рядом до самого дома. Она была сиротой. Лунными весенними вечерами сидели рядышком на крылечке. Чтобы не разбудить рано ложившихся спать родственников, говорили мало и только шепотом. Летние колхозные работы развели их в разные стороны. Федя боронил пары, греб сено конными граблями, Маруся работала в другой бригаде, помогала сестре-поварихе. Ночевали на полевых станах. Только в самом конце июля, перед уборкой ржи, выпало несколько свободных дней. Встретились и растерялись. Долго не знали, что сказать друг другу. И если бы не радостные огоньки во взгляде подружки, Федя сбежал бы от стыда куда глаза глядят. Но огоньки удерживали, подбадривали: «Ну!»— Поедем фитили смотреть! — выпалил первое, что пришло в голову. Маруся охотно пошла за ним к речке. Лодка, сработанная отцом, была не лодкой — косатой ласточкой. Поднявши изящный нос, долго скользила по водной глади от одного гребка. Односельчане всегда провожали ее восхищенными взглядами. Федя пожалел, что никто не видит их сейчас. Ехали вниз по течению, к омуту, над которым стоял когда-то мужской старообрядческий монастырь. А на его пепелище ежегодно буйствовали заросли никем не сеянной конопли. Она с головой скрывала 48