Сибирские огни, 1987, № 5

Вспорол немецким штыком маскировочный халат Николая, отрезал одну полу шубы, вторую. Замешкался, обрезая и стягивая с окоченевших рук рукава. Всунул ноги в мех, прикрылся отрезанными полами, забылся. И увидел себя за письменным столом. Надо писать, а руки не слушаются, только мозжат. А за спиной: — Ты скоро? — Скоро. Вот только руки... Незнакомый человек с рыжей кучерявой бородкой, в черном отутюженном костюме садится рядом, пододвигает бумагу, чернильницу, выдергивает из рук Федора ручку: — Диктуй! В голове ни мысли, ни доброго слова, не говоря уже о заурядной рифме, но хорошо помнит, что должен дать в газету стихотворение о Семене Фролове. От стыда горят уши. Со стороны услышал свой жалкий лепет: — Это не совсем стихотворение... Песня. Я спою... Ладно? — и испугался еще больше: даже добрейший учитель пения не терпел его голоса и обычно говорил: «Все поют, Атрошка молчит!» Не стало редактора, чернильницы, стола. Перед глазами Долина смерти, Западная Лица, залитый солнцем Чертов перевал, падающие фигурки фрицев... Все, что было в сорок первом. Ни растерянности, ни страха, грудь полнится теплом и гордостью. А над тундрой широко и свободно звучит его голос, и нет в нем ни одной фальшивой нотки. Голос живет, независимо от поющего, сам по себе. То приближается, то удаляется, летит от вершины к вершине. Нагрелась пушка докрасна, И нет глотка воды напиться, Погибли двое из троих — Так одному придется биться! Ревела горная река, Гремела Западная Лица: «Трем горно-егерским полкам К заветной цели не пробиться!» Небо, ты видело? Ветры, вы слышали? Горы, вы помните, Как воевал сибиряк? Проснулся с каким-то радостным ощущением во всем теле. Согрелся. Николай и после смерти продолжал помогать другу. Да и мороз стал полегче. Надо вспомнить песню. Для себя, не для других. Звеныш- ко за звенышком, слово за словом — извлекал ее из затухающей памяти. — Вот ты и спел свою лебединую песню! Складывай крылья! Сказал вслух и услышал свой блеклый голос. Стало обидно, что никто не узнает его песни. Прислушался. Глухо, размеренно, мощно били в скалу холодные равнодушные волны. Учащенно билось сердце. Глава двадцать вторая. БОЛЬ Отогрелся. Исчезла сумятица мыслей. Подполз к самому узкому месту площадки. Напрягая зрение, искал щели. Но даже очень светлая полярная ночь остается ночью, полутьмой. Вся надежда на руки. Снял рукавицу, начал новое обследование скалы. Вскоре под пальцами оказалась продолговатая выпуклость толщиною с лыжную палку. Скользкая — значит, льдинка. Начал долбить штыком — щель. Тщательно очистил кромку, чтобы под рукой оказалась не наледь, а шероховатость камня. Проверил, не соскользнёт ли рука, и завис над обрывом. Только потом поглядел вниз. 47