Сибирские огни, 1987, № 5

оборачивается уверенностью, что скоро все на войне переменится. — Спасибо! По гроб жизни буду помнить! А я ведь только сейчас понял, что был уже на том свете...— капитан крепко жал руку.— Спасибо... Он ушел искать свою роту. Федор пожелал ему удачи. Одежда была еще волглой. Решил, что досохнет на нем. Оделся. Вышел, когда солнце уже скатилось на вершину ближней горы. Спускаясь по тропинке к дороге, Федор увидел щуплого солдатика с воспаленными глазами, он барахтался по грудь в снегу, пытаясь выбраться на дорогу. Вдоль дороги горело несколько костров. Над ними стыли люди в солдатских шинелях. Один костер догорел. Лежа около него, окоченели два бойца. Голые руки — прямо на углях, еще хранящих тепло. Из-за поворота показалась нестройная колонна бойцов. У каждого в руках или за плечами горели в лучах заходящего солнца медные трубы. Темные бесстрастные лица. Не колонна — толпа полузамерз- ших. И нет силы, способной вдохнуть в нее жизнь. Федор стоял, онемев. И не сразу заметил, что толпа перестроилась, бойцы вскинули поникшие головы, и грянули трубы духового оркестра. Перехватило дыхание. Музыка была возвышенной и трагической одновременно, билась, звала на смерть и подвиг. Толпа обрела форму, и десятки простуженных глоток взметнули над усеянной мерзлыми трупами горной дорогой песню: Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой С фашистской силой темною, С проклятою ордой! Пусть ярость благородная Вскипает, как волна,— Идет война народная, Священная война! Впервые в жизни услышал такую песню. Что происходило в душе, объяснить бы не смог, но чувствовал, гибнет в ней все серое, мелкое. Скрылась за поворотом колонна, а он стоял неподвижно на узенькой тропке, и звучала в его ушах, не затихая, давно отзвучавшая песня. — Очнись! — тормошил Асгат.— Пойдем... Вышли на дорогу. Смеркалось быстро. Но и в полутьме Федор узнал недавно спасенного ими капитана. Его закоченевшее тело лежало на обочине дороги. Запоздала, видно, их помощь капитану... — Сволочи!— Асгат сжимал кулаки, голос его дрожал.— Да чтоб!.. Трудно было понять, кому грозил и посылал проклятия разведчик. Глава двадцатая. ГОРЬКОЕ ЛЕКАРСТВО К лету сорок второго в судьбе Федора произошли некоторые изменения. Комиссар дивизиона Хрусталев, не раз поручавший ему проведение среди бойцов бесед о подвигах Пожарского, Суворова, Кутузова, сам зачастил на эти беседы. Вскоре присвоили Федору звание заместителя политрука и отправили на огневую позицию одной из батарей. Наступили голодные дни. Пока находился на командном пункте, ухитрялся перекусывать у пехотинцев: они день-два получали паек и на тех, кто погиб. Тут оказался накрепко прикован к одному месту. От голода кружилась голова. Когда никто не видел, жевал ягель — едят же его олени... Шатались зубы, мучил понос, от бедер вниз пошли крупные грязно-малиновые пятна — цинга. С большим трудом переставлял ноги. Как-то вызвал его комиссар полка. Ходу до штаба километра четыре, от силы — пять: обогнуть озеро, перевалить две небольшие высотки. 44