Сибирские огни, 1987, № 5

— Должно быть, я,— ответил из ближнего угла каким-то неживым голосом младший лейтенант. Он приподнялся, опершись на руку. Темное от непомерной усталости и невысказанной боли мальчишеское лицо. Сколько пришлось ему пережить в эти дни, если вся бригада разместилась в пяти палатках? Об этом думал Федор на обратном пути. Выбирал поудобнее спуски и подъемы, а перед глазами стояли эти измученные глаза мальчишки, унаследовавшего генеральскую должность. Пурга стихла. По-весеннему ярко засветило солнце. Сверкал и искрился снег, слепил глаза. Май — даже на крайнем севере весенний месяц — старался наверстывать упущенное. Через час-полтора потемнели южные склоны, где не было больших заносов. Видимость была отличной. Поднявшись на очередной гребень, километрах в четырех впереди увидел огромное озеро, за ним дорогу, а над ней высокие просторные палатки санитарных батальонов. Считай, что дома. Почувствовал усталость. Да и то, вышел около шести утра, а солнце пошло уже на закат. Ни разу не поел. Взятые в дорогу два сухаря отдал ребятам в палатке. Спустился вниз к озерной глади. К этому озеру примыкает второе, рядом, вплотную,— третье, за которым дорога. И никаких тебе подъемов. Цепочка озер примыкает к крутым склонам гор, солнцем не прогревается. Сказано — сделано. Снег твердый, хорошо скользят лыжи, ровный бег. Миновал одно озеро, другое. Метров через тридцать последнее. Снег беззвучно осел, и Федор провалился в ледяную воду. Успел подумать: «Все!» — но лыжи коснулись каменистого дна. Значит, еще не все. Пока не намокли полушубок и ватные брюки — можно попытаться. Перекат между двумя озерами не везде имел ледяной покров. Течение в нем было быстрым. Все же удалось удержаться на левой ноге, поднять правую, снять лыжу. Потом — вторую. Положил их на снежно-ледяную кромку. Теперь — все силы в один рывок. Только сразу. Ну! Полные воды валенки тянули вниз, но грудь уже на лыжах. Сантиметр, еще сантиметр. Когда и ноги оказались на снегу, пополз. Снег комьями примерзал к мокрой одежде, мешал двигаться. На минуту передохнул только метрах в сорока от протоки. Затих, и как будто стало теплее, не так леденила тело мокрая одежда, только ломило руки и ноги. — Встать! — сжал зубы, поднялся.— Помощи не будет! Снег примерз к лыжам — надо очистить. Не поддаются крепления — одолеть! Лыжи не скользят, а скребут, как терки. Надо идти! В голове темно, мысли путаются. Идти через «не могу»! С сухим холодом боролся всю зиму, тут — другое. Мокры рубаха, штаны, не валенки — ледяные кандалы, заледенел мозг под шапкой. Каждый шаг — испытание. Покидают последние силы. «Надо на минуту прилечь отдохнуть!..» — «Остановишься — погибнешь!» — «Днем раньше, днем позже... Не все ли равно? Кончатся мучения»... Заметил, что говорит вслух. Смерть не пугала, не казалась страшной. Она была совсем рядом, была почти своей, ручной. Вышел из-за горы на освещенный солнцем берег озера. Ноги в валенках немного согрелись. Потом увидел санбатовские палатки почти совсем рядом. Надо только преодолеть морок! Вот и берег. Морок разорвала страшная картина. От санбатовских палаток на всю глубину обзора с обеих сторон дороги штабелями лежали трупы солдат. За долгие часы пути не слышал стрекота пулеметов, разрывов... Тысячи трупов в русских шинелях. Такого не может быть, не бывает! Значит, сошел с ума? Из-за поворота один за другим вышло около десятка солдат. Ваших, вооруженных. Брели понуро, свесив головы, опустив плечи, 42