Сибирские огни, 1987, № 5

одеревеневшим. Когда вернулся к Рыжухе, увидел рядом лошадь особиста. Горная тундра была усыпана черникой, голубикой, морошкой, брусникой. На местах повыше белели и бурели сотни грибных шляпок. Федор видел все это обилие, но не осознавал. Холодная тяжесть сдавливала голову. Ехали молча. Часа три. Вот и Долина смерти, мост через ручей. Лошадей оставили под высотой, где когда-то был командный пункт капитана Пасько. Пошли пешком. — Найдешь? — первое слово за все время пути. — Найду! Несколько раз попадали под обстрел минометов и пулеметов. Бежали, ползли. — Скоро? Федор показал на поросший карликовой березой гребень. — Показывай! Винтовку никто не тронул. Охотников ползать по нейтральной не так много: в любом месте можно нарваться на засаду. Пока капитан сверял номер винтовки с какими-то записями в своих бумагах, Федор искал глазами и не мог найти, не видел трупа Панко. Капитан увидел его первым. В вытянутой руке — полотенце. Ветер чуть заметно шевелит его. — Принесешь документы! — леденящий взгляд в упор.— Ползи! Полз осторожно. От одного камня к другому. Лбом чувствовал мушку немецкого снайпера, затылком — мушку винтовки, из которой две недели назад стрелял сам. И тоже в затылок. Что капитан смотрит на него через прорезь прицела, не сомневался. Надеяться можно было только на чудо. Выгреб все, что было в нагрудных карманах Панко. Выдохнул тошнотворно-сладкий дух разлагающегося трупа, рванулся назад. Расчет был на слепую удачу, на внезапность: не сразу заметят, не успеют прицелиться... Когда повалился за гребнем, передний край гудел, захлебывался от злобы, совсем рядом рвались мины. Знал: никакая пуля, ни осколок не коснутся его. Через несколько минут все стихло. Капитан вырвал из его руки документы Панко. Сначала рассмотрел фотографии и бросил на землю. Развернул красноармейскую книжку. Долго читал, потом в упор Федору:— В рубашке родился! — во взгляде удивление и разочарование. — Не в таких переделках бывал! — самому было стыдно за такое бахвальство. — Не о том ты. Я уже хотел тебя шлепнуть! — и не оглядываясь, не пригибаясь зашагал вперед. Федор тащил за ним винтовку Панко. На том же месте снова попали под огонь. Особист не остановился, не сбавил шагу. Это была безрассудная, никому не нужная храбрость, но она примирила Федора с особистом. Вернувшись в расположение взвода, узнал, что почту возить поручили другому. Федор снова был на подхвате. То дежурство на наблюдательном пункте, то саперные работы. Иногда на него косились, ни о чем не спрашивали. Будто опасались, как заразного больного. Подходил к говорившим, замолкали. Через три дня отчуждение исчезло. Во время обеда командир отделения связи Маслаков, только что вернувшийся из тыла полка, спросил: — Это правда, что ты Панко шлепнул? — Сорока на хвосте принесла? — В тылу все это знают. И за документами на нейтралку ползал? — Ползал... — Ну, брат, дела! Дружок-то твой, оказывается, двух бойцов расстрелял. Сам, без суда. В трибунале сказал, что и тебя хотел... Теперь 34