Сибирские огни, 1987, № 5

тинок, ни одного костюма. Ни мяса, ни масла вволю не ел. Ни разу! Годами хлеба не видел. И за камнями не прятался. Знаю, за что воюю!» Глава пятнадцатая. ВЫСТРЕЛ Случилось так, что чаще всего выполнял поручения в паре с ефрейтором Панко. Привыкли друг к другу. В минуты затишья вели немудрящие разговоры. Панко был на полголовы выше Федора. Почти квадратная голова посажена на тонкую, но жилистую и крепкую шею. Ходил слегка сутулясь. Шутил: — Привык за плугом ходить, в борозду смотреть. Делал все по-мужицки основательно, неторопливо. Если было чем поделиться с товарищем, не скупердяйничал. Смущало Федора только одно: при разговоре никогда не смотрел в глаза собеседника, взгляд его всегда рыскал поодаль. Зато ловил каждое слово. Особенно когда Федор начинал рассказывать о деревне, о большой отцовской семье, о бесхлебии. Когда же рассказал, как славно воюют его старшие братья, Панко бросил: — Дураков не сеют, не пашут, они сами родятся! — Что ты хочешь сказать?! — взорвался Федор. — Считай: проехали! Поумнеешь — поймешь... Федор не понимал сказанного. А может, не хотел понять до конца? Как-то их вместе накрыло минометным огнем. С ног до головы закидало мохом и землей. Перебрались за камни, отдышались. — Батько мой про германскую рассказывал,— неторопливо начал Панко.— То наши немцев гонят, то немцы — наших. Он в окопе и остался. Потом всю войну на фольварке работал. И сейчас здоровехонек. Что-то недоброе, даже злое шевельнулось в душе Федора. Одернул себя: «Больно подозрительный стал!» Однажды послали их на безымянную высотку, на наблюдательный пункт одной из батарей. Панко — старший, Федор — ведомый. Шел дождь. Налетали порывы ветра. Это не пугало. Видимости нет — не будет прицельного огня. А может, и вообще пронесет. Панко уже бывал там, дорогу знает. Шли долго, молча. Промокли. — Скоро? — спросил Федор. — Черт его батьку знает! — ответил Панко.— Вроде бы где-то туг должны быть... Остановились передохнуть. Сняли с валуна пышный моховой ковер, укрылись от дождя и ветра. Федор согрелся и задремал. Уже сквозь сон слышал: — Ладно, дрыхни. Схожу, сориентируюсь. Казалось, не успел глаз закрыть, а кто-то уже тормошит: — Очнись ты, соня несчастный! — с большим трудом приоткрыл глаза: Панко — и тут же закрыл.— На нейтралке мы! Слышишь? — Слышу,— (только бы отвязался). — Ты посмотри, посмотри! Снова разлепил веки. Перед глазами — червонец. — А что ты на него купишь? Панко повернул червонец, на обратной стороне крупным шрифтом: «Пропуск». — Пойдем? — Я чуть-чуть подрем... — Ну и черт с тобой! И Федор снова провалился в сладкое небытие. И тут же, как удар по голове: «Какой пропуск? Куда пропуск?!» Вскочил. Покрутил головой, чтобы окончательно снять оцепенение. Долго не мог сообразить. Неужели к немцам подался? Не может быть! Дождь уже не шел. Стоял морок. Такой же морок был в голове Федора. Сначала пригнулся, потом пополз к заросшему карликовой березкой гребню отрога высоты. Обратный склон был пологим и безлесным, 32