Сибирские огни, 1987, № 5

Родился в августе. Менее, чем через месяц, наступит совершеннолетие. Уже не на бумаге, на самом деле. Может, песня и пришла, как тоска по уходящему отрочеству? А может, сам подсознательно искал в ней нравственную опору? А еще запомнились слова Сталина: «Пусть вдохновляют вас подвиги великих предков: Александра Невского, Александра Суворова, Михаила Кутузова...» Запомнил их неточно, но именно так легли в душу и уже не оставляли его ни на минуту. Почему именно эти слова, пожалуй, объяснить бы не смог. Просто почувствовал через них свою неразрывную, кровную связь со своим народом, с его историей, свою ответственность за его судьбу. Для окружающих Федор был прежним: растерянным мальчишкой, не очень-то прилежным в повседневности бойцом. А изменения в нем были глубокими. Все, что приходилось делать, обретало смысл, которого раньше не видел. Два раза вместе с пехотой ходил в атаку на высоту 258,3. Атаки в лоб, почти без артиллерийской подготовки, захлебывались в крови. Атакующие заранее знали, как будет. И все равно шли. Тысячами солдатских жизней заплатили за высоту, а она по-прежнему оставалась в руках немцев. После каждой из атак на душе оставался горький осадок. В один из таких дней послали сопровождать топоразведчика Минаева. Федора тянуло к нему. Общение с бывшим учителем давало пищу для раздумий. Вышли в Долину смерти, место самых кровопролитных боев в первые дни войны. Неспокойно было и сейчас. Через заросший кустарником каменистый распадок просочились немцы. Их уже отбросили. Стрельба слышалась далеко впереди. В камнях Федор заметил высокого рябого солдата без винтовки. Полагая, что раненый, хотел помочь. Был он лет сорока, с длинным рябым лицом. В зеленых глазах метался страх. Федора это не удивило: судя по обмундированию — новичок. — Куда тебя? — ?! — солдат прижался к земле. — Немец?! — Федор рванул двенад-цатизарядный автомат ППД . — Нет! Нет! — каким-то глухим утробным голосом закричал солдат. — Я свой. Просто отстал, нога подвернулась... — Встать! — во всю глотку гаркнул Федор. Солдата будто подбросило. И сразу было видно, что с ногами у него все в порядке. — Где ваши? Рябой показал в ту сторону, где затихала перестрелка. — Пусть умирают другие! Так?! — Федор уже понял, что перед ним заурядный трус.— Говори, скотина! Жить тебе три минуты! И рябой заговорил. Торопливо, сбивчиво: — Меня политруком направили. Я секретарем райкома работал. Звание не успел получить... Я же не рядовой... Гнев и омерзение захлестнули Федора. Приговор вынес моментально. И требовалось совсем немного: нажать на спусковой крючок. Что-то удержало. Не мог он этого сделать на глазах у Вениамина Абрамовича. Через минуту отпустил рябого. А забыть не мог. Во время изнурительных походов по горной тундре боль в пояснице почти не проходила, а когда на плечах груз, становилась почти нестерпимой. Тогда и начинал Федор свои бесконечные диалоги с рябым: «Спрятался? Атака — не для тебя?» — «Меня же не рядовым призывали.» — «Значит, пули — для рядовых. Твое дело — посылать их под пули?» — «Каждому — свое».— «Да, ты свое, наверняка, не упускал. И чужое прихватывал. Жил, как сыр в масле катался, и привык, что все тебе дозволено».— «Кто ты такой, чтобы так со мной разговаривать?» — «Рядовой комсомолец. Хочу разобраться. Вот, ты все имел — достаток, власть, почет — а защищать их не хочешь. Я же не износил за всю жизнь ни одной пары добрых боні