Сибирские огни, 1987, № 5

ских коровенок на десять едоков. В тот год и объявили братьев-мельников кулаками. А у кулацких детей не было даже захудалых шубенок. Федю и младшего брата везли в Нарым завернутыми в невыделанные овчины. Вспомнил и увидел тонущую в морозной дымке даль Васюганских болот, усеянную брошенным скарбом, сломанными санями, павшими лошадьми, ночные костры под столетними зимними кедрами, услышал пронзительный скрип сотен полозьев, увидел затеряную у черта на куличках таежную деревеньку Галку. Видел отдельные картины, внешне мало связанные между собой, и чувствовал болезненные ожоги детской души. Неотступно преследующий голод, побег из ссылки старшего брата, потом сестры, всей семьи, многомесячные скитания по глухим дорогам, жалкие подаяния в деревнях, арест отца и страшное, как удар по глазам, слово «лишёнцы». Вернулись в то же село, на родное пепелище. Избы и амбары увезены, пригоны сожжены, размыта плотина, даже мельничные жернова разбиты. ОтейГ стоял около них и плакал. Поселились в чужой пустующей избе. И те же люди, что несправедливо осудили на муки, жалели и кормили беглецов, спасали от новых арестов. В конце концов справедливость восторжествовала: неправомерное решение было отменено самим Калининым. А клеймо осталось: оно несмываемо. Оно следовало за каждым из «мельничат» через годы, неотступно, как тень. О нем не писали в анкетах, навсегда вычеркнули из разговоров, но ощущение социальной неполноценности, ущербности не проходило. И в восемь, и в двенадцать, и в шестнадцать лет Федор чувствовал его деспотический груз на своих неокрепших плечах, таился, молчал. Только через годы, когда через старших братьев породнились со старообрядческими семьями, узнал, что у кержачат, изводивших его и младшего брата унизительной кличкой «лишенцы», была куда более страшная тайна. Село Тойское в 1922 году стало центром кулацкого восстания. В нем замучили и расстреляли семерых коммунистов. К восстанию примкнули всей общиной. В военном отношении оно было абсолютно бесперспективным, в политическом тоже. При первом столкновении с небольшим отрядом красноармейцев повстанцы разбежались по домам. Но события этих дней повязали кержаков круговой порукой. Пришлые мельники прошлого не знали. Их можно было «подвести под кулаков» без всякого риска. Первого мая и Седьмого ноября школьники с флагом и лозунгами шли за колхозные амбары, к братским могилам под березами. Там, у небольшой трибуны, собирались и взрослые. Дети читали патриотические стихи, пели революционные песни. Пели дети тех, кто убивал лежащих под холмиками могил коммунистов. А может, и сами убийцы стояли рядом. Кто из них? Федор попытался вспомнить лица односельчан и не мог. От этих воспоминаний стало зябко на душе. Лицемерие целой общины представлялось чуть ли не черным заговором, пока не увидел в нем высшей целесообразности. Отцы и деды таили от детей черную правду, и дети не испытывали чувства ущербности, социальной неполноценности. Ошибки и преступления старших не отравили их детства, и они выросли хорошими людьми. Наверное, воюют не хуже других. Глава восьмая. В НАРЫМСКИХ БОЛОТАХ Раскрыв рот, Федя слушал свою первую учительницу Марию Владимировну. Она вдохновенно говорила о революционерах, о ссылке и каторге. И вставал перед детским взором ОН — полубог-получеловек. Ве- 17