Сибирские огни, 1987, № 5

как-то сбалансировать аппарат управле ния». Слова правильные и горькие, только в данном случае истина глаголет не устами младенца, а председателя народного контроля Шабурова, в недавнем прошлом второго секретаря райкома, и не случайно Новоселов прямо спрашивает: — «А чего ты не вмешивался и не правил его?.. Тебе что, на это какие-то особые решения требовались?» И в ответ слышишь признание, которое хочется здесь полностью привести. «— Да нет, не требовались, — покорно согласился Шабуров. — Я ему подсунул хорошего парня в начальники турбинного цеха, так он из него быстренько козла отпущения сделал и выговорами забросал. Парень-то и сбежал... Понимаешь, непростой, видимо, это вопрос. Совсем непростой. Я вот дожил до того, что себя понять не могу, да как же это так, столько лет проработать в райкоме — и не на­ учиться главному (выделено мною. — В. ЯЛ). Обидно ведь. До боли в зубах обидно». Какая убийственная самоирония, какое покаянно-слезливое разоблачение и вместе — какой откровенный цинизм! Право, не хотелось бы навязывать М. Чаликову собственных соображений, но мне кажется, автор имел здесь все основания зарядить свой «Урок» еще более мощным публицистическим зарядом, повести разговор о самых-самых, пожалуй, главных наших бедах, изъянах, провалах. Не Зарезовы с их «хитрой дипломатией», а номенклатурные растяпы и невежды Шабуровы, ничему не научившиеся за время своего многолетнего сидения в руководящих креслах, — вот кто, наверное, должен отвечать полной мерой за все то, что мы сейчас общими усилиями расчищаем и расхлебываем. Не знаю, как у кого, но у меня лично именно Шабуров вызвал и наибольшую неприязнь, и откровенное презрение. Ведь он тоже «хитрый дипломат», только «дипломатия» его куда более высокого ранга и оборачивается последствиями куда более тяжкими и непоправимыми. Именно такие сознательные недоучки, как Шабуров, годами отлаживали, опробывали универсальную форму устранения, отторжения своей персоны от самых острых, самых наболевших проблем. «Непростой вопрос, надо подумать, согласовать, обсудить, предварительно обговорить» и т. д. и т. п. Сколько неотложных вопросов, насущных проблем, блестящих экономических и технических идей потонуло в тине этого бюрократического словоблудия! Во что, в какие миллионы обошлось народу и государству долговременное сидение на высших постах этих ничему не научившихся руководителей, которые, делая вид, что ломают головы над «непростыми вопросами», вообще никаких вопросов, по сути, не решали! И думается, напрасно решил М. Чали- ков пробудить в читателе симпатию к Шабурову, сделав из него в конце повести этакого кающегося грешника да еще выведя сцену покаяния на природу, на ту самую загаженную мазутом реку, глядя на которую, «понимал он 168 (Шабуров. — В. Ш .) с той честностью перед самим собой, при которой становится все ясным и четким», что авария «оставила свой след в душах сотен горожан, повернула их лицом к этой проблеме и что сейчас требуется только толчок, чтобы пришло все в движение». Толчок, наверное, действительно нужен был, но только совсем другой направленности, другого назначения... В тему нашего разговора хорошо «вписывается» и новый роман Ильи Штемле- ра «Поезд» («Новый мир», 1986, № 8— 9). Роман, с одной стороны, весьма характерный для этого автора, вот уже долгие годы работающего «по методу Артура Хейли», а с другой — свидетельствующий о том, что перестройка, необходимость работать по-новому воистину веление времени. Как и предыдущие романы И. Штемлера — «Таксопарк», «Универмаг» — «Поезд» тоже дает нам возможность совершить своеобразную экскурсию по всем этажам и службам изображаемой отрасли, Однако, если говорить начистоту (дело прошлое), в «Таксопарке» и в «Универмаге» такая экскурсия носила зачастую сугубо туристический, развлекательный характер. Если в предыдущих романах, особенно в «Универмаге», автор нередко закрывал глаза на самые темные, «загадочные» стороны торговой сферы, то в «Поезде» звучит, образно говоря, гудок полной гласности. Не берусь (поскольку я не работник железнодорожного транспорта) судить, все ли стороны жизнедеятельности этого сложного, многоотраслевого хозяйства попали в поле зрения автора «Поезда», однако те «службы», которые он показывает, представлены во всей столь хорошо нам знакомой неприглядности. «Шестая касса находилась в центре у стенда с расписанием поездов, и было неясно, куда тянутся люди — к окошку кассы или к стенду: хвост стоял длиннющий... Кассир — женщина лет сорока, с капризным выражением миловидного лица — сидела, глядя в сторону сонными глазами. Вероятно, она послала запрос и теперь ждала ответа старшего билетного кассира по распределению мест. Очередь благоговейно помалкивала в тайной надежде, что их смирение вызовет снисхождение у важной дамы-кассира. И она сделает соответствующий вывод... Наконец-то у кассы номер шесть произошло какое-то шевеление, и тетка в распущенном платке, сильно оттолкнувшись, покинула очередь. — Уф-ф-ф... Открепилась. — Она сжимала в руках билеты, — Не верится, честное слово. — И громко рассмеялась, пряча концы платка за отвороты пальто. Очередной пассажир склонился к окошку, придав лицу благостное выражение». Знакомая, я бы даже сказал, до тошноты узнаваемая картинка, и, к чести автора, он не ограничивается только этим сугубо «физиологическим» описанием — он смело посвящает нас, непосвященных, в «тайны» этой билетно-багажной кухни, показывает, почему и отчего возникает этот давно всем набивший оскомину «феномен», когда, с