Сибирские огни, 1987, № 5

уговору с Павленко присылал его на горящие объекты, чтобы потом в случае необходимости снять как виновного... Передо мною все время был, в сущности, жертвенный баран, откармливаемый к закланию, а согласиться на это не всякий сможет, высшая должна быть какая-то в этом по отношению к самому себе подлость, высшее неуважение». Читаешь подобное, и в памяти невольно встает колоритная фигура зицпредседате- ля Фунта из «Золотого теленка», который за кого-то и за что-то всю жизнь отсиживал. И невольно сожалеешь, что автор ограничился лишь этим побочным отступлением, не развил эту линию до конца, не довел ее до полного абсурда. Но будем все-таки судить повесть А. Шавкуты не по тому, что в ней недостает, а по тому, что в ней есть, так сказать, в наличии. И вот тут нужно сразу отдать должное автору: основной, ведущий конфликт повести, разворачиваемый по мере развития сюжета, представляется и достаточно серьезным и вполне оригинальным. Оригинален прежде всего сам прием, с помощью которого мы проникаем в суть данного конфликта, уясняем всю его глубину и неординарность. Вначале автор показывает нам Графова в деле, и надо сказать, что выглядит это весьма впечатляюще. Точно в кинохронике, перед нами мелькают кадры: вот Графов самолично, как полководец перед боем, устраивает смотр и при этом производит всевозможные перестановки, дает массу «ЦУ»; затем мы видим, как армия строителей опять же под личным предводительством Графова бросается на штурм, а сам «командарм» появляется то там, то тут, ругает, снимает стружку, меняет, будто носовые платки, начальников участков, устраивает утренние головомойные планерки... И вдруг на какое-то мгновение все это «действо» останавливается, замирает, получается своего рода «стоп- кадр». Герой-рассказчик делает паузу, прерывает повествование, чтобы осмыслить происходящее, творящееся вокруг по воле этого чудо-руководителя, «спасителя, прозы, легенды». Опытный строитель, знающий прекрасно не только свою профессию, свое дело, но и своих людей, простых рабочих, он дает убийственную характеристику Графову и другим подобным ему «железным» начальникам. «Нагнать людей, надавить на кого-то, выжать... — все это было до боли знакомо, и я ничего в этом нового, радостного для себя не увидел. Любой, в сущности, опытный прораб, получи он власть, мог бы разумно переставить людей на объектах и приказать выделить доски или цемент тому, кому они были нужнее, наказать плохо работающих и прочее... То есть ничем Графов в основе своей не отличался, и это на меня как-то угнетающе подействовало, особенно призыв егоза с т а в и т ь людей работать на полной отдаче». В этом, собственно, и заключается вся пцрочность, зловредность и опасность методов руководства Графова и ему подобных. Ведь если разобраться, то вся блестящая полководческая деятельность Графова есть не что иное, как латание пресловутого Тришкиного кафтана. Работая сам на износ и заставляя других 166 тоже «вкалывать» на пределе сил, Графов и ему подобные создают лишь видимость общего производственного благополучия, порождают иллюзии, что все и вся можно одолеть старым испытанным способом «Давай, давай!» И невдомек этим чудо- руководителям, что давно уже пора перестраиваться, отказываться от этих устаревших, набивших оскомину методов. И тут невольно напрашивается мысль: а не потому ли наше производство дает такие сбои, топчется порой на месте, что «Графов и другие» присвоили себе монопольное право руководства и руководят- властвуют, не считаясь с мнением рядовых тружеников, не снисходя даже до того, чтобы элементарно посоветоваться с теми, кто непосредственно строит, созидает, творит? Именно это пренебрежение, эта совершеннейшая глухота к мнению, к настроению рядовых тружеников и коробит больше всего героя-рассказчика. «Как часто я в своих скитаниях по стране любовался мужеством и неприхотливостью так называемых простых людей, их смекалкой и глубиной ума, понимая, что вот именно они совсем недавно выиграли войну, да еще какую великую войну, и продолжают ее выигрывать, только совсем иную... и вот тебе на! — их поучать теперь нужно, заставлять, сгибать... чушью мне казалось все это». Действительно, абсурд! Почему-то с некотцрых пор многие наши руководители стали смотреть на рабочих только как на более-менее послушных, добросовестных исполнителей их директив и указаний. Почему-то даже рядовые летучки и планерки, не говоря уже о всевозможных высоких совещаниях и коллегиях, проходят, как правило, при закрытых дверях, где от рабочего класса присутствуют в лучшем случае мастера или бригадиры. Вот этот отрыв, эта пропасть, отделяющая руководящие «верха» от рабочих «низов», и есть суть главного конфликта повести А. Шавкуты. И неважно, что и в данном случае конфликт этот не получает соответствующего сюжетного развития; в повести мы не найдем ни прямых столкновений, ни каких-либо споров на повышенных тонах между начальством и рабочими. Рабочие у А. Шавкуты лишь изредка позволяют отпускать едкую реплику по поводу того или иного «высокого» распоряжения: «—Можно съесть одну конфету за одну секунду, — говорит, например, бригадир Макарьев, узнав об очередной авральной команде Графова. — Но нельзя съесть шестьдесят конфет за шестьдесят секунд. Неужели они этого не понимают?» Как видим, сами рабочие прекрасно понимают и неразумность, и бестолковость, и головотяпство, коими отличаются многие распоряжения и деяния «Графова и других»; но они прекрасно понимают и то, что их мнения, совета никто не спросит, и все равно любой ценой, любым способом их заставят, нажмут, а если потребуется, и «согнут»... Поэтому всякие споры, возражения бесполезны, поэтому в повести А. Шавкуты их и нет. Но зато, повторяю, есть глубокий, серьезный, интересный конфликт, заставляющий прямо поставить вопрос: а не здесь ли корень многих наших производственных бед и бедствий?