Сибирские огни, 1987, № 5

семьи, обездоливает, сиротит детей, делает людей одинокими. Чего ради мы, советские люди, должны заблуждаться, где любовь — благо, а где любовь — зло?! Сколько можно позволять тут и там идейным и безыдейным диссидентам создавать нам, в нашем собственном доме, всевозможные трудности, а потом, ломая копья, мужественно, стоически преодолевать их! Воспевая любовь— зло, искусство фальсифицирует, дискредитирует самое себя. Суть деяния не меняется — сознательная или бессознательная эта фальсификация. И. Ульянина могла и не читать пьесу Э. Радзинского. Но с ней, видимо, не сочли нужным познакомиться и работники отдела культуры «Вечернего Новосибирска», и проглядели идейно-художественный ляп. Но коль нам предстоит осмыслить явление всесторонне, надо отметить, что все это всего лишь вершки фальсификации, корешки ее гораздо глубже. Может ли быть исчерпывающим спрос с рецензента или с актерского ансамбля, если режиссер ставил другую пьесу, чем писал драматург? Спрос всегда и со всех должен быть великим, в чем несомненно прав мой щепетильный приятель, но главный ответ держать должны не они, а режиссеры, художественный совет театра и вся иерархическая лестница отцов культуры. С чего вдруг режиссер позволил себе фальсифицировать пьесу? Я вновь принялся перечитывать ее. Теперь меня примагнитило авторское предисловие «Всего несколько слов». «Эта пьеса — первая из цикла, который называю для себя «Пьеса для актерского бенефиса». Я осмелился задумать этот цикл как преклонение пишущего для театра перед Его Величеством Актером. Это будут пьесы для актрис и актеров самых разных возрастов». Ну и на здоровье бы, как говорится, преклоняешься и преклоняйся, но при чем здесь миллионы зрителей? Преклоняйся за кулисами, в уборных, на капустниках, междусобойчиках, на собраниях и совещаниях. Это, в конце концов, личное дело. Все писатели любят и преклоняются перед читателями, машинистками, корректорами, редакторами, издателями, наборщиками, печатниками, брошюровщиками, библиотекарями, но во что бы это вылилось, если бы все они кинулись печатно объясняться в любви и преклоняться перед ними? Скорее всего, короткое замыкание всей творческой системы, после которого мгновенно следует взрыв всей этой лепоты и взаимного восхваления. «И вот эту открытую «бенефисность» пьесы не стоит забывать постановщику, помогая исполнительнице как можно полнее «выразиться». Вот, вот! С . И. Александрин и помог В. Л . Мороз выразиться... «И пусть торжествует при постановке наслаждение условностью, актерской шуткой, актерской импровизацией и главное — смехом зрительного зала. Смех зала ■«— и будет наш судья. Вот и все, что я осмелюсь посоветовать... Ибо, конечно, никогда не забываю формулу: «Драматург пишет одну пьесу, режиссер ставит другую, а зритель... зритель смотрит третью». Автор». Теперь имеет особый смысл еще раз вернуться в «Красный факел» и посмотреть на спектакль под углом зрения, желаемым для автора, и оценить: каков же результат, какой спрос на авторское благое пожелание наслаждаться условностью всем: постановщикам, актерам, зрителям?.. Как мы имели возможность убедиться, режиссер и в особенности актриса В. Мороз вдоволь наслаждались условностью и импровизировали, а едкие смешки в зале — ну никак не похожи на смех человеческого наслаждения, прозревшего истину. Смешки зала, как и аплодисменты, редкие, условные, ради проформы. Зал в известном смысле безмолвствует, а это — как не согласиться с автором — суд, да еще какой. Почему же суд зрителей столь строг, вопреки обещающим наслаждение пожеланиям и ожиданиям? Не потому ли, что режиссер (идея пьесы в спектакле полностью переосмыслена, текст кое-где сокращен, из пьесы в пьесе изъято самое существенное, не прозвучала и частушка «Я девчонка косопуза») и актриса переборщили с наслаждением условностью и перед зрителями предстал театральный ширпотреб, с точки зрения искусства — безусловная фальшь. И, как оказалось, никому из них нет никакого дела до суда зрителей... И кто же, как не автор, несказанно благодушен и милостив: ставьте, играйте мое произведение, как хотите, а вы, зрители, смотрите на него, как вам посмотрится, лишь бы именно мои пьесы ставились, а остальное — трын-трава. Так не отсюда ли, не здесь ли таятся истоки режиссерского и исполнительского волюнтаризма, приводящего к фальсификации и дискредитации театрального искусства, которое, разумеется, условно по форме, но коли становится условным и по содержанию, идеям, целям и задачам, как это случилось в спектакле «Приятная женщина с цветком и окнами на север». И острая, едкая пьеса Э. Радзинского обернулась прославлением абстрактной любви, и безусловная правда жизни и правда искусства остались с носом. «Красный факел» в числе немногих театров страны включился в театральный эксперимент, он будет самостоятельно решать творческие и кассовые вопросы, то есть выйдет на очную ставку со зрителем. И прославленному коллективу есть с чего начать серьезный разговор. Постановка М. Резниковичем «Комиссии» С. Залыгина получила самую высокую оценку критики и признание самого автора. «Порог» А. Д ударева, «Вдовий пароход» И. Грековой, «Виноватые» А. Арбузова и многие другие работы краснофакельцев взывают к самому главному и глубинному в современнике. И жаль, что, наряду с героями этих пьес, зрителей время от времени пытается учить жить и любить Аэлита. ♦