Сибирские огни, 1987, № 5

веришь, а Аэлите — ни на грош. Почему? Люба не обставляла, не объясняла свои чувства и поступки афоризмами из народной мудрости, она жила по-народному просто, мудро и честно. Но все, что бы ни делала Аэлита, на жизнь не похоже, это жизнь-игра, жизнь-подражание кому-то и чему-то. Шукшинская Люба демагогических, сомнительных речей не вела, она знала, кого и откуда ждала, и не считала, что приедет «принц желанный», как считала Аэлита. Ожидала Аэлита Жана Габена, а пришел плюгавый смешной Федя, купивший у «генерала» адресок с фотой и все три года под маркой «настоящего мужчины» писавший письма. Вторая часть фарса тоже начинается весьма интригующе. Вот фрагмент из пьесы в пьесе, где в антракте гримерша сводит счеты с Актрисой, играющей Аэлиту: «Так все вас хвалят. Буквально все говорят: «Наконец-то вы играете свою роль». А к т р и с а , То есть что ничего, кроме этой идиотки, я играть не должна?» Хотя Актриса — особа экстравагантная и в речах ее большая доля злой иронии, заявление более чем странное. Если актер беспринципен, не верит в своего героя или не разоблачает его, тогда дело, которое он делает, не есть искусство, а ремесленничество, профанация. Значит, и без художественного умысла драматург задирает Актрису. В «идиотке» Аэлите Актрису, оказывается, привлекает доброта и приятное лицо. Но, видимо, в ее игре нет и намека на то, что доброта Аэлиты уродливая, более того, Актриса, сострадая «идиотке», не прочь «всех этих мужиков... передушить». Теоретизирования Актрисы весьма любопытны: «Нет, надо стать феминисткой. Все стоящие западные бабы давно феминистки. Они чудно живут общественной жизнью! И находят в этом кайф! Но русской женщине — ей же любовь подавай. Хоть в каком виде. «Любила одного — жила с другим», по анекдоту. Мы без роковухи никак не можем!» Итак, прошел месяц, как Федя греется при Аэлите. Она благосклонно выслушивает его объяснения в любви, верит им и все ж решает проверить (а то как же! доверяй, но проверяй!) Федину благонадежность, Она отдает Феде 470 рублей и просит его купить телевизор в магазине «Культтовары», что на первом этаже ее дома. Федя соглашается, но, боясь искушения, пытается отказаться, ссылаясь на то, что она не так хорошо его знает. Аэлита возражает: «Ну почему же? Я все о вас знаю: вы были аферистом. Вы хотите исправиться. Вы мечтатель. Вы новогоднюю ночь провели со мной в моем доме. И вы влюблены в меня с первого рассказа... В общем я жду вас с нетерпением, Федя...» Терпения хватает на четыре часа, Аэлита начинает рыдать. «Потом вдруг подходит к цветку и, зажмурившись, швыряет его в окно», и любимая ее «цветонька», «геранька», которая в отличие от мужчин не может разлюбить ее и бросить, чего Аэлита постоянно боится, безвинно подвергается расправе. Но и этот факт для автора рецензии пустячок, в то время, как в творчестве мастера важна каждая деталь. В данном кон­ тексте погубление гераньки символично: Аэлита никогда, никого и ничего, кроме себя, собственных чувств и наслаждений не любила. Вернувшемуся Феде она скажет: «...Если меня еще раз обмануть — я просто не выдержу!..» В это, увы, не верится, ибо для Аэлиты все едино: что любить, что маяться. Она жалеет, что не взяла, принесенную Федей с улицы болеющую гераньку в ресторан, но намеревается сходить с ней в кино. Вот так же Аэлита и с любовью, как с ге- ранькой, носится, и потому любой обман и впредь выдержит. Ведь пережила утрату Апокина и Скамейкина. А уж какое кощунство последний сотворил: продал ее жалкому слуге Феде! С тюремного молотка пошла «удивительная» женщина, раба абстрактной любви, жалкий, глупый винтик в махинациях «Василия уважаемого» (как восхитительно обращено Радзинским слово «уважаемый» в противоположность своему почитаемому значению, ибо не те люди и не за добрые дела Скамейкина «уважаемым» считают). Продавал Аэлиту Василий уважаемый, уж конечно, не ради того, чтобы осчастливить невезучего Федю, а с большим воровским «задумом» — при посредстве Феди похитить цистерну спирта. Однако Федя не на шутку влюбляется в Аэлиту, и когда Скамейкин собирается раскрыть ему «грандиозность задуманного дела» категорически противится. «Не раскрывайте! Знать ничего не хочу! Я невезучий. И вообще, Василий уважаемый, ты сказал: познакомься с нею, войди в доверие, достань образцы накладных... я тебе все сделал... Отчего ж для друга не сделать... И больше знать ничего не хочу. А теперь: покеда!» Лаской и таокой, посулами заманивает Скамейкин Федю в дело, но тот стойко стоит на своем: «Нет! Не хочу! Не хочу!». «...Да, я тоже человек!.. Я — привязался! Я— я... я, это самое, сами знаете, что... И вообще! Я воровать не согласный!» Скамейкин избивает Федора: «Ишь —• «привязался!» (Бьет.) Это я — Дон Ж уан — могу привязаться... А ты— быдло, Лепорелло! Слуга!» Как ни кричал Федя: «Я... я... я жить хочу! (Безумно.) Я телевизор смотреть хочу! Я семью строить буду!»— ничего он не выкричал и не вымолил у Скамейкина, и не вырвался из его преступных лап. Он все сделал, как требовал Скамейкин, и даже смерть свою разыграл перед Аэлитой. Апокин принес в подарок ножки к телевизору, который, как он надеялся, Аэлита все-таки купила, и застал ее в великой тоске и печали. Он принялся ее успокаивать. Она оставалась безутешной. Апокин предлагает съехаться и жить далее вместе. Аэлита гневно возражает: «Да что ж ты такое, бесстыжий, несешь? Что я тебе, кролик? Я его люблю! Понятно? Федя! Федя! Вот вы все, все, все меня обманули! А он — шулер, аферист — нет. (Взывая.) Федя! (Отчаянно.) Федя! Федя! Федя!» В этом душевном порыве Аэлиты все бесспорно и безусловно нравственно, но вот дальше... Арестовывать вернувшегося Федю приходит инспектор угрозыска, тот самый, что снимал с поезда «генерала» Ока- мейкина. Инспектор говорит Аэлите ком- 159