Сибирские огни, 1987, № 5

важно. И тем не менее, несмотря на перлы, выдаваемые Аэлитой, делает, под стать генералу-аферисту, докторальное заключение, что Аэлита — удивительная женщина. Аэлита и далее непосредственна и откровенна: «Скажите, очень смешно, что я стараюсь быть похожей на эту актрису... Мне Апо- кин... ну этот тип... О н. Которого вы бросили. Он а . Который меня бросил... «Ты, говорит, обезьяна, над тобой все смеются». А если она мне нравится, я ее люблю. Разве можно над любовью смеяться». Люди смеются над всем, что смешно, но где же Аэлите это понять. И не мудрено, что она, будучи, растроганной: «У вас был такой голос! С таким голосом жить нельзя!»— отдает генералу свои деньги, скопленные на телевизор. Что это, как не апофеоз трансформировавшейся в глупость доброты? У Аэлиты они всегда рядом — доброта и глупость. Такая доброта — порок, зло. Но Аэлите нет дела до этих понятий, норм и категорий. Главное, что она, хоть и «девчонка косопуза», а и вправду «завлекла»: уже целует, сама целует его, а потом уже они бесконечно целуются... Не спасает Аэлиту и постулат морального кодекса, которым она объясняет свой поступок: «Люди должны помогать друг другу». Тут невольно вспоминается, как бушевала «удивительная женщина», когда ее разлюбили, но не прошло и недели, и страстная, безумная ее любовь — Апокина ведь Гитлером называла,— кончилась. «Девчонка косопуза», как и заявляла, променяла возлюбленного на.,, первого попавшегося под руку афериста, в чем она уже ранним утром убедилась в беседе с инспектором угрозыска. «Инспектор. Ну, а теперь давайте я его вам представлю: этот гражданин, без определенных занятий, трижды судимый за мошенничество, обычно заводит знакомства с женщинами в самолетах, поездах, на курортах, в гостиницах, так сказать — на суше, на море и в воздухе — и вступает с ними в связи...». Ответ проходимца весьма любопытен, ибо Скамейкин говорит о том, чего не знали другие женщины, а вот Аэлита слышала собственными ушами: «Простите, гражданин инспектор, вынужден вас прервать, ибо хочу решительно вам возразить. (Интимным, но громким шепотом). Ни в какие связи с женщинами в общеупотребительном понимании этого слова я не вступал и вступать не могу. По причине телесной травмы, которую перенес в детстве, о чем имею соответствующий медицинский документ. (Мощно, громко.) А вступал я с ними только в духовные связи». Инспектор называет Скамейкина брачным аферистом, на что тот отвечает: «В конце концов и Дон Жуан — всего лишь брачный аферист». И далее поясняет: «Согласитесь, не может же Дон Жуан называться Вася! Андрей Андреевич — это, если хотите, мой псевдоним. Я имею право на псевдоним, как все художники. А я к таковым себя причисляю, ибо имею дело с самым тонким, нежным на свете — с женской душой...» И этих вот «самых тонких и нежных душой» 158 созданий аферист-художник обворовывал самым беззастенчивым образом. Неужто все женщины, обобранные им, столь глупы и доверчивы, как Аэлита? Увы, не только наивностью страдали клиентки Скамейкина: «...Ну сами представьте! (Негодующе.) При живом-то молодом муже, который тогда лежал в больнице... она собралась замуж — за меня! Ну зачем ей молодой муж, инженер, сто сорок рублей зарплаты, когда рядом здоровый, пусть немолодой— но генерал!!!» После встречи в поезде прошло три года. Вновь Новый год. Аэлите звонит Апокин, предлагает встречать праздник вместе. Аэлита отказывается, она ждет другого, Апокин интересуется — кого? «Я жду настоящего мужчину»,— отвечает она. «Апокин. Интересно взглянуть. Всю жизнь хочу увидеть «настоящего мужчину». Аэлита читает письмо, демонстрирует Апокину, «как пишут настоящие мужчины»: «Дорогая Аэлита Ивановна! Пишет Вам из мест заключения недолгий Ваш знакомый Скамейкин Василий Иванович...» «Апокин. Да это же аферист твой! С ума сошла, да? (Она хохочет.) Совсем спятила, да?»Аэлита продолжает читать кудрявое, частью в стихах, письмо. Апокин снова восклицает: «Ты дура, да? Ты... ты... идиотка, да?» О н а . Не мешай читать. (Читает.) «Дорогая Аэлита! Я мечтаю вступить с вами во взаимнодружескую переписку. После всего это может показаться наглостью с моей стороны, но я думаю, ваша добрая душа все поймет и простит...» И так далее. А п о к и н . И ты ответила, дура помешанная? О н а . Ты что обзываешься, что я собственная, что ли? Народ что говорит: оступился человек — протяни ему руку... Вот так!.. А п о к и н : Да он же старик. Ему пятьдесят лет, наверное! О н а . Пятьдесят девять, Апокин. Но мне это нравится. Да, я хочу почувствовать себя... молоденькой женщиной... Да! Чтобы у него, наконец, не было мамы, которая будет мне объяснять с утра до вечера, как я должна заботиться о его печени и почему недостойна ее любимого сына». Как видим, несмотря ни на что, Аэлита снова безрассудно влюблена. Рассудок, однако, не покидает ее там, где речь идет о «я хочу», «мне нравится». Она не прочь положить в могилу не только мать Апокина, лишь бы ей самой было хорошо и она имела возможность чувствовать себя хозяйкой положения. Во всем прочем в жизни лишь безрассудство и даже безумство у Аэлиты в цене, а здравый смысл, честь, долг, ответственность — это не для нее. Апокин говорит Аэлите здраво, с заботой о ней же: «Он же аферист! Он тебя обманул! Он а . Неужели? А ты разве меня не обманул?.. Знаешь меня сколько обманывали? Так что лучше не будем... И главное, я ему нужна... Недаром между нами сразу возникла «несказанность...» Но это слово ты не поймешь... Короче, поздравляй меня». Ну, казалось бы, чем не новоявленная Люба Байкалова из шукшинской «Калины красной?» Но увы! Шукшинской героине