Сибирские огни, 1987, № 5

искоренить этот позор не так-то просто. Явление это сложное, ибо замешено на любви — самом обольстительном и самом коварном человеческом чувстве. Но эти «ужасы» любви всегда были понятны и правильно оценены народом, куда более страшны лже- и псевдоучения, писания и творения о лже- и псевдолюбви, греющие руки на общечеловеческом позоре... Вот и пьеса Радзинского вроде бы всецело посвящена этой наиактуальнейшей теме, а что я увидел вчера на сцене?! — Что же?— перебиваю, наконец, я — Перелицовку! И все то, о чем я тебе битый час толкую. —- Ну так в чем же дело? Макай перо в кипяток возмущений, и... — Спасибо за совет. Ты что? Хочешь, чтобы ни одна моя пьеса никогда не увидела света рампы? Да если я вынесу сор из театральной избы... Любишь меня критиковать, вот сам и разбирайся! Приятель сунул сигареты в карман и удалился из кабинета, 2. М А С Т Е Р И А Э Л И Т А Рабочий день закончился, а меня словно пригвоздили к стулу. Раздосадованному и наэлектризованному, мне ничего не оставалось, как углубиться в чтение. Итак, журнал «Театр», № 7, 1983 год. Эдвард Радзинский. «Приятная женщина с цветком и окнами на севе]э». Фарс в двух частях... Фарс?.. Но ведь это легкий, веселый, комедийный жанр, а судя по камнепаду возмущений приятеля, в пьесе больше того, отчего следует плакать, а не смеяться.., Э-э, уважаемая зрительница... о какой печали вы толковали в рецензии, если представление, согласно авторской ремарке, начинается безумным хохотом. И речи приятная женщина отнюдь не печальные ведет: «Ну подохнуть!..», «Ты — с плешивой рожей, и рядом двадцатидвухлетняя куропатка! Смертельный номер! Люди на улицах будут валяться от смеха... Ой, держите меня, надорву животик». Приятная женщина могла бы негодовать и поэстетичнее, а то ведь что ни слово — штамп, жаргон, истеричность. С чего бы? Не такой уж, видно, мерзавец и задохлик Апокин, коль рядом с ним оказалась молодая куропатка, которая в устах приятной женщины еще и тетерка, и цесарка, и вертлявая сучка. Н-да, соперница серьезная... А вкусы-то у Аэлиты какие? Модные вельветовые брюки купила, а натянуть их можно разве что как колготки. И то не надеть, как она сама считает, если ее не положить и не нажать. Странно... Автор подает приятную женщину, как особу вульгарную, недалекую, а Ульянина видит в ней оскорбленную удивительную женщину? Но удивляет пока только бульварный лексикон. Фу ты, вон, оказывается, в чем дело! Апокин — что значит изучить человека — куда прозорливее меня: «Аэлита, ты пьяная, я чувствую!» Она утвердительно отвечает: «Есть из-за чего». Д а, но это-то «есть из-за чего» никого и никогда не оправдывало в пьянстве, да и речи пьяные не обеляло. Что у пьяного на языке, говорит народ, то у трезвого на уме. Знать, не густо на уме у Аэлиты, коль она тут же кричит: «Да мне плевать на тебя. Живи хоть с сенокосилкой». И крушит мебель. М-да... Впечатляющий бабец, говоря языком самой Аэлиты. Трезвомыслящий Апокин называет ее проще, привычнее: «Истеричка, дурища», что соответствует истине в конкретной ситуации. Аэлита в гневе хватает Апокина за волосы: «Ты кто? Кто ты?» На что получает ответ: «С ума сошла??? Я... Апокин». — «Ты — Гитлер, который сделал пластическую операцию». Легкого, веселого юмора тут нет и в помине, в эстетике — лишь категория безобразного. В пору захлопнуть журнал и убежать подальше от «приятной женщины», даже бумажной. Аэлите звонят из завкома, предлагают в новогодние праздники побыть Дедом Морозом. Приглашение поднимает настроение, Повесив трубку, она, как ни в чем ни бывало, поет частушку: Я девчонка косопуза, У меня косое пузо. Но хоть пузо на боку, Я любого завлеку. Звучит, как манифест! Она пританцовывает, эхает, и тут же, остановившись, восклицает: «Гитлер! Ну точно Адольф Гит- тер!»Потом Аэлита едет к подшефным с миссией Деда Мороза, и вот как себя утешает: «Ничего... Вместо тебя, Апоша, я телевизор поставлю — пользы будет больше. Я сто таких родственников, Пушкиных дядей на один телевизор сменяю! Тыщу! Ух, Апокин! Адольф! (Грозит невидимому Апокину, кричит.) Сукин ты сын! Гитлер!» Автор подсаживает к Аэлите в купе скорого поезда пожилого, элегантного мужчину, Андрея Андреевича. И что же?.. «Девчонка косопуза», как бабочка на свет, полетела на огонек нового романа, распустила радужные крылышки, принялась завлекать стареющего кавалера, переодевшегося в «генерала». А тот, едва героиня вышла из купе, «...быстро вынимает из ее сумки газетный сверток с деньгами, ловко разворачивает и вместо денег засовывает в газету бумагу: этот новый сверток прячет обратно в ее сумочку, а деньги в свой чемодан». Можно понять желание Аэлиты быть с обаятельным генералом привлекательной и приятной. Она к этому явно стремится. Но каков опять лексикон! «Да, я, когда надо, такая хабалка, так пущу «вдоль по Питерской...». Или: «Купила я этот билет и, конечно, мучаюсь. Ну думаю — ехать ночью, а с моим везением наверняка какой-нибудь подонок, простите за выражение, попадется. Ко мне обычно такая шваль пристает! И вот надо же — генерал!» Далее такая сценка: «Пожалуй, шапку сниму... Нет, пожалуй, не буду. А то у меня волосы сегодня — полуфабрикат... Нет, пожалуй, сниму... Нет, не буду. Женщине, говорят, ведь можно в шапке?» Ряженый генерал изрекает: «Женщине все можно — запомните!» Да, такие беспардонные женщины, как Аэлита, все себе позволяют, но почему рецензенту невдомек, что в художественном произведении как, впрочем, и в жизни, все 157