Сибирские огни, 1987, № 5

— Слава.,, — не могу я сдержать улыбку■— Такие перлы, такие наблюдения пропадают!.. Слава отмахивается и продолжает вдохновенное исследование: — Лучше давай все-таки докопаемся до непостижимости приятной женщины. Так, на чем ты меня прервал? А ... «Мы встречаем Аэлиту в печальный момент ее жизни, когда любимый ею Апокин (арт. В. Чуми- чев) бросает ее «ради «молодой цесарки» И далее: «Разве не обидно? Ведь пять лет готовила этому субтильному, самозабвенно болеющему типу диетические обеды, опекала,^ как могла». ...Да, Аэлите должно быть действительно обидно, но правомерна ли ее обида? На каких началах она пять лет готовила Апокину изысканные кушанья? Кто она ему была? Любовница? Сожительница? Домработница?.. Но только не жена! Где же ее женская гордость, честь? Или она столь поэтична и экстравагантна, что и при здравом уме ей наплевать на веками освященные нравственные категории?.. В таком случае сочувствовать Аэлите не надо, остерегать бессмысленно, коль она глуха к рассудку из-за обезумевшей ее страсти любви. По-другому жить Аэлита не хочет и, смею уверить, никогда не хотела. — Слава, ты слишком категоричен! — Нет, напротив. Эту вот непостижимость Аэлиты превосходно постиг Апокин и пять лет держал при себе в любовницах и служанках. — Любопытно, как именно ведет себя Аэлита в «печальный момент»? — Ты ждешь плача Ярославны? Не дождешься! «...Аэлита не просто обвиняет или негодует, она шутит, когда впору плакать, поднимается до высот самоиронии». Действительно. Какое у нее право убиваться? Только и остается печалиться, шутить и подниматься до высот самоиронии. Да и самобичевание у нее, как девичьи слезы. «И вот уже катит в одеянии Деда Мороза веселить ребятню. Только что проклинавшая свою постылую долю, Аэлита буквально возрождается на глазах под напором участия и искусных комплиментов галантного попутчика-генерала». — Вот тебе и высоты самоиронии Аэлиты. За подобные непостоянство, глупость и легкомыслие последовало соответствующее возмездие: «А он — этот преуспевающий Андрей Андреевич (арт. В. Бирюков) на поверку оказывается негодяем, брачным аферистом Васей Скамейкиным», — Чем же покорил липовый генерал вещее, чуткое, каковым увидела его Ульянина, сердце Аэлиты? А вот чем: «Ему ли не знать тайн женской психологии: необходимо искреннее восхищение — и завоевано еще одно сердце». — А как же быть с декларированной выше женской непостижимостью? Куда она подевалась? «С какой готовностью попадается на эту удочку незадачливая наша героиня — горделивой станет осанка, засияют глаза, засеребрится смех». — Почему вдруг удивительная женщина оказывается незадачливой? Это же все равно, что сказать: перед нами прекрасное, удивительное, гиблое болото, по которому предстоит идти, а то, что восхищающиеся и невосхищающиеся этим гнилым болотом могут в нем погибнуть, это неважно. Нас вынуждают непременно сострадать Аэлите: «На миг вновь обретет она веру в себя и... потеряет все свои накопления, что долго собирала на телевизор». А дальше, точно как в сказке, все парадоксально: «Рефреном в спектакле проходит новогодний праздник — пора новых надежд, нового счастья, новой любви. Аэлита нарядна и взволнована ожиданием. Ведь три года писала она письма в места заключения злополучному Скамейкииу, радовалась его незамысловатым посланиям, а теперь, в праздник, он должен приехать». — Опять в гнилое болото заманивает нас рецензент! Вася Скамейкин становится злополучным, по словарю — несчастным, полным бедствий и неудач. Это же провокация! Мы должны сожалеть, что в результате бдительности милиции его постигли бедствия за содеянные преступления? Нет уж! Каждому свое. Аэлите, выходит, а вслед за ней и Ульяниной, наплевать на нас, на все общество в целом, на его законы и нравы, лишь бы кто-то кого-то любил? Но ведь это по меньшей мере низко, по полной — преступно. — Стоп, стоп, Слава! Может, Аэлита надеялась на то, что Скамейкин перевоспитался в тюрьме? — Как бы не так. «И — вот ужас-то — вместо долгожданного «Жана Габена» является неказистый, да что там — просто жалкий шулер Федя, купивший ее адрес в тюрьме». — Ну и ну! «Непостижимую» женщину великолепный «Жан Габен» продает Феде. «Ю. Усачев не жалеет красок для обрисовки этого персонажа — нелеп и амбици- озен одновременно, он до того зависим и безволен, что не в состоянии распорядиться даже своею собственной жизнью». — Для продолжения любовных опытов «непостижимой» женщине драматург выдал вполне постижимого мерзавца. А что же Аэлита? «Поразительна все же Аэлита-Мороз! Она и на сей раз совершит бросок из отчаяния, из глухой беспросветности к состраданию. Именно пожалев, полюбит». — Восхитительно мудро, не правда ли? А в основе всего-то: «Любовь зла, полюбишь и козла». Драматург смеется саркастически, уничтожает Аэлиту, но рецензент, увы, не видит, не слышит и не чувствует этого. «Да только и Федя предаст ее, воспользуется доверчивостью, ведомый безжалостной рукой Скамейкина, и вывезет с ее комбината цистерну спирта, прихватив при этом очередную скопленную на телевизор денежную сумму». — Этого и следовало ожидать. И. Ульянина, однако, думает по-другому: «Мечется на сцене исстрадавшаяся Аэлита и вопрошает себя — как жить дальше, кажется, сил больше не осталось. И сама себе отве- тит — жить можно, только вновь поверив, только с любовью...» — Допустим. Теоретически — вне всякого сомнения. Но доколе? Почему же у Аэлиты в жизни, вне абстрактной любви, ничего не получается? 155