Сибирские огни, 1987, № 5

да. Девчата ели мало, больше слушали и «стреляли» в нас глазками, улыбались. Спивак старался за нас троих, но объяснял, ся больше жестами, вызывая вспышки смеха... Когда хозяин узнал, что я из Сибири, то задал мне множество вопросов. Разговор затянулся надолго и закончился на улице после перекура. Близко к полуночи Спивак пошел спать в бричку, а мы вернулись в дом. Все было готово ко сну. На месте отодвинутого стола на полу была постель. Девчата выглядывали из дверей соседней комнаты и о чем-то шептались. Мы направились к постели на полу, но хозяин решительно нас остановил и указал на кровать. Это вам, как почетным гостям, заявил он. Все наши доводы и возражения не достигли цели, лишь вызвали смех девчат, Пришлось подчиниться. Мы со старшиной забрались в кровать и буквально утонули в ней: снизу — перина, сверху — тоже перина, и голова утопает в огромной подушке. В такой постели мне еще никогда не приходилось спать. Показалось, что хозяин пошутил, решил показать, как они шикарно спят, и я стал выбираться из-под перины, но в это время погас свет. Усталость брала свое. Неожиданно из памяти выплыли ночи, проведенные в марте и апреле 1943 года в окопах под Вязьмой. Окопов, собственно, не было. Наша оборона проходила по заболоченной местности с мелким кустарником. На штык воткнешь лопату, а там вода. Для ночлега выбирали места посуше, стелили кустарник и укладывались на него калачиком. Шинель сверху, шинель снизу — кругом одна. И проводишь всю ночь в полудремоте, переворачиваясь от холода с одного бока на другой. Хорошо, если немец не затеет перестрелку. Потом вскочишь, побегаешь на месте, помашешь руками, разотрешь онемевшие и замерзшие места, и снова пытаешься уснуть. К утру мороз крепчал, да и усталость с ним, и заснешь, как убитый. А проснешься и встать не можешь —шинель и обмотки прихватит льдом. Тогда сосед саперной лопатой отдерет тебя ото льда. А сейчас в этих перинах, как в облаках, паришь. Да, по-разному далась людям эта война. Утром проснулись одновременно. Оделись тихо и, чтобы не беспокоить хозяев, взяли в руки сапоги и пошли на кухню обуваться. А там хозяйка встретила нас улыбкой. Она заканчивала готовить завтрак. Стоило подойти нам к умывальнику, рядом появились девушки. — А вы почему не спите? — Мы всегда встаем вместе с мамой,— ответила старшая и подала рушник. За завтраком хозяин поделился тревогой: сын, наступавший с Войском Польским на Варшаву, не пишет второй месяц. — Так бывает, когда уже собираются домой. Стараются скорее все дела в части переделать и времени на письма не остается,— пояснил старшина.— А если бы что с ним случилось, то вам сообщили бы,— Старики ему поверили и заулыбались. Потом хозяин двора всей семьей и другие соседи провожали наш табун, пока мы не скрылись за поворотом дороги. В бричках сидели с танкистами и автоматчики. Настроение у всех было приподнятое. Но дисциплина требовала свое, Опять ушел вперед головной дозор. Пронеслась команда старшины: «Прекратить разговоры и усилить боковое наблюдение!». Мы втроем поскакали в голове табуна. На северо-восток, до поста Хайница, шла накатанная грунтовая дорога. Кириллов сообщил, что от этого поста начинается охранная зона наших подразделений, которые и будут сопровождать сводный табун в количестве 350 лошадей до государственной границы, а может быть, и дальше. Его автоматчики мечтают, что к этому времени объявят приказ о демобилизации, чтобы не возвращаться обратно в Познань. За разговорами пять километров пролетели незаметно. На окраине Хайница дорогу преградил дежурный пост из десяти автоматчиков. Кириллов переговорил со старшим, и мы двинулись дальше, углубившись в подступающий с обеих сторон дороги сосновый бор. Кириллов, как старожил этих мест, показывал дорогу. Боковые дозоры, хотя кругом был густой лес, он посоветовал не выставлять: бор регулярно прочесывают патрули. По мере приближения сборного пункта у меня да, видимо, и у всех танкистов от волнения начало колотиться сердце: проходим последние из трехсот трудных и опасных километров пути... Было одиннадцать часов. Солнце поднялось почти к зениту, когда между сосен показались домики долгожданного Овинь- ска. На краю села нас встретил лейтенант. Поприветствовав и поздравив с благополучным окончанием выполнения задания, предложил следовать за ним — на место, отведенное для передачи табуна колхозникам. Мы выехали за огороды на большую поляну около бора. Табун растянулся во всю длину вдоль села и замер... Наступил миг необычной, звенящей тишины. В бричках никто не двигался: не верилось, что это конец пути... Первым нарушил ее Кириллов: — Автоматчики, в две шеренги становись! — Отойдя от брички, он повернулся кругом и выбросил в сторону левую руку. За автоматчиками стали слезать с бричек и танкисты, не решаясь отойти от табуна, словно боясь потерять невидимую с ним связь. Я оторвал глаза от табуна, обернулся и увидел двигавшуюся из переулка группу гражданских людей во главе с тремя военными. Сообразив, что это командование сборного пункта и белорусские колхозники, я быстро спрыгнул с коня и направился навстречу: — Товарищ майор, вверенный мне табун лошадей в количестве 84-х взрослых и 4-х жеребят под охраной пятнадцати танкистов 1-й гвардейской танковой армии прибыл в полном составе. Больных лошадей нет. Среди личного состава один человек ранен во время боя с бандеровцами. В госпитализации не нуждается. Табун готов к продолжению марша. Разрешите сдачу лошадей производить сейчас в походном порядке или прикажете распрягать и сдавать после осмотра каждой? — Табун будете сдавать сейчас же, в походном порядке. Колхозники — люди опытные и уже определили, что все лошади справные. Постройте отряд! — распорядился майор. 151