Сибирские огни, 1987, № 5

— А ведь это и правда. Меня как-то раз конь ночью в грозу чудом выручил,— подал голос ворчливый танкист. — Конь любит ласку,— продолжал Новиков.— И очень не любит, когда его дергают удилами. Это причиняет ему сильную боль. Рот — очень нежный орган коня. Дышит лошадь только носом, при любой нервной обстановке нельзя хватать лошадь руками за ноздри — она может задохнуться. Слух у лошадей гораздо острей, чем у человека. На большом расстоянии они слышат топот других лошадей и очень далеко чуют приближение волков. Обоняние у них острое. Кобыла по запаху определяет своего жеребенка, свою сбрую, хороший корм. А вот глаза у них близоруки, но имеют другие ценные качества. Если видят хорошо только на пятьсот метров, то имеют сектор обзора на все 360 градусов и хорошо различают цвета и очертания всех предметов даже ночью. Поэтому лошади легко находят дорогу в безлунную ночь и хорошо пасутся ночью. Кони бывают добронравные, злобные и с порочными привычками, но хорошая лошадь может при грубом обращении тоже стать своенравной. Это надо многим из нас учесть... — Это касается в первую очередь Носова. Его рыжуха когда-нибудь убьет его за злобный характер,— не утерпел Спивак. — Лошадь нипочем не пойдет вброд через реку, чуя большую глубину, и наоборот, безбоязненно шагает в такие места, где человеку видится опасность. Лошади спят лучше стоя, чем лежа. Они могут не ложиться в течение нескольких месяцев. Живут в среднем 30—40 лет. Конь, при средней полноте, может перевозить 500— 700 килограмм груза, а наши бельгийские тяжеловозы возьмут и по 2—3 тонны. Новиков облегченно вздохнул, как после трудного экзамена, взял у ближнего танкиста самокрутку, затянулся пару раз и спокойней продолжал: —• Прежде всего усвойте, что коней сначала поят, а потом кормят. Мы привыкли с вами делать наоборот и можем лошадей оставить голодными. Нельзя поить лошадей потными и особенно холодной водой. Они легко простывают... Далее от Новикова узнали мы и другие тонкости хозяйского отношения к лошадям, к бричкам, сбруе, корму. — Ну что, гвардейцы, разобрались, что такое лошадь и с какой стороны к ней подходить? А теперь за дело и в путь! — Старшина похлопал Новикова по плечу и, улыбнувшись, подмигнул ему: — Молодец, профессор. С этого дня заметна стала слаженность в работе всего отряда, исчезла боязнь и укрепилось уважение танкистов к лошадям. Новиков и Плотников продолжали в пути и на привалах словом и делом помогать танкистам. Первые два дня пути прошли спокойно и без ЧП. На третий день при выходе из очередного села меня догнал запыхавшийся комендант. — Только что позвонили из комендатуры соседнего села: по вашему маршруту в лесу патрульные засекли группу немецких солдат. На предложение сдаться они открыли огонь. Там сейчас идет бой, а вам предложено изменить маршрут. Посоветовавшись, мы решили миновать это место южной дорогой. Все обошлось благополучно, только очередной ночлег у нас наступил на два часа позже. На четвертый день мы подошли к Одеру. Чем ближе к реке, тем все ясней вырисовывалась страшная картина жестокой битвы на ее берегах: взрытая воронками бомб, снарядов и мин земля, обрушенные и развороченные траншеи, доты и дзоты, обрывки колючей проволоки. Повсюду стоят еще не убранные немецкие танки, самоходки, пушки. На возвышенных местах выделяются холмики братских могил. И невольно вспомнилось раннее утро 16 апреля: в уши ворвалась незабываемая симфония штурма нашими войсками последней перед Берлином водной преграды. В пять часов утра земля затряслась, словно при землетрясении. Раскаты грома прокатились по всему плацдарму — заработала фронтовая артиллерия. Небо расчертили оранжево-голубые полосы — это, вступили «катюши». Кругом клубы дыма, а в них пляшут языки пламени. Казалось, этому аду не будет конца. Стало светать. Стали просматриваться бегущие люди, различная техника. С востока нарастал ровный гул, постепенно перекрывший грохот на земле. В четыре «этажа» шли наши самолеты. Штурм Одера завершился блестящей победой, предрешившей конец фашистской Германии... С нашим переходом немецко-польской границы коменданты стали часто предупреждать о действиях вооруженных групп. Были случаи нападения даже на комендатуры. Заметно изменилось отношение к нам и населения. На следующий день коменданты сёл, через которые мы проезжали, заметили за четверть часа до нашего прибытия двух подозрительных мужчин. Оружия у них нет, документы в порядке, но подозрение вызывает совпадение с нашим маршрутом и временем нашего прибытия. Похоже, что наше продвижение кто-то контролирует. Когда неизвестные убеждаются, что мы проследуем именно этим селом, то быстро от нас отрываются, чтобы их не засекли головные дозоры. Значит, прав был наш генерал, табуном заинтересовались. Но кто? Где они намерены нас встретить и какими силами располагают? С этого дня напряжение в отряде резко возросло. Днем в пути и особенно ночью танкисты зорко несли дозорную и патрульную службу. Увеличивались усталость и раздражительность. Нам со старшиной по очереди удавалось спать только по 3—4 часа в сутки. В одном из сел я передал через коменданта в Берлин и на конечный пункт нашего маршрута данные о создавшейся обстановке: просил из приемного пункта выслать полуроту солдат для встречи нас за 50—60 километров до конца маршрута, где, вероятней всего, нас постараются встретить бандеровцы. На седьмой день пути я заметил, что солдаты засыпают в бричках на ходу. В следующем селе во время обеда я поехал к коменданту и, используя предоставленные мне в критической обстановке права, потребовал, чтобы наружную патрульную службу вокруг села взяли на себя солдаты комендатуры, и просил передать это в другие 141