Сибирские огни, 1987, № 5

добрый волшебник, прогнать в одночасье кошмарный сон — вернуть людям жизнь, счастье. Счастье представлялось вполне осязаемым. Одинокая избенка в глухой сибирской тайге, нештукатуренные, пахнущие смолой бревна, пышущая жаром печка-железянка, а на лавке добротный тулуп из белой овчины, и на нем Федор. Больше — ничего! Разве самую малость: краюху хлеба на стол, может, миску брусники. Накануне в штаб дивизиона привезли первую палатку-шестиклинку. Вместе со штабными офицерами размещались в ней дежурные радисты и телефонисты, отогревались вернувшиеся с наблюдательных пунктов. Влез в нее и Федор. Впервые за зиму. Потеснившись, его пропустили поближе к печке. От непривычного тепла закружилась голова. Полушубок и ватные брюки еще держали холод, а по телу исподволь пошло болезненное блаженство. Навалилась тяжелая дремота, опьянение теплом. Закрыл глаза. Земля закачалась, поплыла... Проснулся от нестерпимого зуда. Передергивал плечами, чесался — не спасало. — Проспал новогодние поздравления! — радист сунул к уху наушники.— Послушай. Пора уже выключать: попадет! Женский голос заканчивал популярную песню. Сразу же вступил оркестр. Он нес восторг, ликование вальса... Болезненные спазмы сдавили горло, не давали дышать. Расталкивая однокашников, вырвался из палатки. Услышанное показалось кощунством, как пляска на могиле, предательством. Презирая себя за слабость, плакал. Шесть месяцев слышал только пение пуль да осколков мин и снарядов, видел столько смертей и столько мук, что и представить не мог, что где-то идет совсем другая жизнь, что там не убивают и не надо убивать, не надо мерзнуть, кормить своей кровью полчища вшей, а можно петь и танцевать в теплых и светлых залах. — Разве так можно? Где же справедливость?! — Успокойся...— Вениамин Абрамович, бывший учитель, топораз- ведчик, положил руку на плечо.— Обидело, что не все в окопах? Это справедливо. Это жизнь. Она была до нас с тобой и после нас будет. В том и состоит ее высшая справедливость. Во все века воевали молодые и сильные. Умирали... Федор с особым уважением относился к Минаеву. Он и на фронте оставался для него учителем. Раз он утверждает, что нет кощунства и предательства, значит, так оно и есть. Но обида не проходила. Глава пятая. СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ Зимой сорок первого — сорок второго было не только холодно, но и голодно. Жиденький овсяный суп с кусочком пересоленной трески, грудочка перловой каши. Мяса и овощей не видели в глаза. Федор был на два года моложе других, рос, а потому голод переносил особо болезненно. Почти постоянно думал о еде. Вспомнил, что по осени видел за Безымянной высоткой убитых лошадей. Уже по снегу. Несколько дней они стояли перед глазами. Рассказал ребятам. — Найдешь? — был единственный вопрос. — Найти-то найду, да столько времени пролежали... — Что им сделается? Зима! Вскоре нарекли Федора фуражиром, добавили к обычному вооружению топор и отправили в путь. Место нашел с первого захода. Но снегу навалило столько, что обнаружить сразу под ним лошадей было невозможно. Снял левую лыжу, как щупом, проткнул ею снег и почувствовал под ней не камень, а что-то податливое. Снял вторую лыжу и сразу провалился по пояс. Пожалел, что не захватил лопату. Копать лыжами было неудобно, подавалось медленно. 12