Сибирские огни, 1987, № 5

Аккуратно ходил Колька в детскую комнату милиции главным образом потому, что втайне побаивался девушку в милицейской форме. Она почти никогда не улыбалась и всегда внимательно и задумчиво подолгу смотрела на Кольку крупными карими глазами. Всегда ему казалось, что она жалеет его, но как-то по-особенному, не как мамка и не как дед с бабкой. Она хочет, чтобы он обязательно исправился, а потому сделает непременно что-нибудь такое неизвестное и страшное для Кольки, после чего он немедленно исправится. Но она медлит, она ждет, когда он сам это сделает и сам исправится — ей тоже не хочется применять то страшное. Поэтому она так задумчиво и смотрит на Кольку — хочет, наверное, узнать, когда он все-таки станет человеком. Колька, конечно, хочет стать человеком. Человеком лучше быть, чем подонком, как его все чаще называют теперь. Но как-то не получается у него. Он хочет. Но у него не получается. Девушка в форме говорит: если хочешь стать человеком, учись. А учиться Колька не может. Слушать внимательно он в состоянии один, два урока, ну — три. Но запомнить все, что говорит учительница, не в состоянии. Хоть убей — не запоминается. А потом эти домашние задания! С ними вообще — хуже некуда, сами бы попробовали без надзора просидеть столько часов! Ни за что не усидишь на месте. И все-таки Колька набирался терпения, привязывал себя к стулу бельевой веревкой и однажды взял и выучил все домашние задания. Ну, и что получилось? Ничего. Его даже не спросили в тот день! Так что он решил жить пока так, как жил. Так лучше. Может, не лучше, но зато привычнее и спокойнее. Говорят, надо делать это каждый день, и так всю жизнь. Ничего себе житуха будет! Этак только от одних запоминаний по истории лишишься жизни. Такую уймищу надо запомнить: кто когда жил и когда правил, с кем воевали и что из этого получилось. Зачем это надо знать всем? Дед говорит: инженером, инженером будь! Самого бы его заставить столько учить, тогда бы он узнал, как инженером быть. Сам, небось, не стал инженером. Сидит в конторе, щелкает на счетах — туда, сюда. Этак и дурак бы смог. А вот попробовал бы запомнить таблицу умножения на восемь и на девять, а еще — решения со скобками. Быстро бы у него охотку сбило на инженера учиться... Колька твердо решил в следующий понедельник спросить младшего лейтенанта, почему она в инженеры не пошла, а сидит и допрашивает его? Это бы и он смог — допрашивать, например, Валерку. Ох, он бы допросил! Он все знает про Валерку, даже то, что тот думает, Колька и то знает... Оказывается, младший лейтенант тоже все знает про Кольку. Едва он переступил порог, она сразу спросила: — Ты почему, Харин, школу опять бросил? Колька привычно дернул плечом — дескать, откуда мне знать? Так уж у него повелось — во всех случаях делать невинное лицо и от всего отказываться. Не знаю — и все! А когда человек не знает, что с него спросишь?.. Но эта спрашивала. Колька не первый, видать, у нее такой, встречала всяких в комнате милиции. Она спокойно рассматривала Колькино лицо, словно старалась прочесть на нем что-нибудь. Но, видимо, ничего не прочла, продолжала так же не спеша: — Я знаю, почему ты бросил. Но я хочу, чтобы ты сам сказал мне об этом. Почему? Колька уже менее равнодушно повел плечом, хотя смысл жеста был тот же. — Тогда летом не поедешь к деду с бабкой,— с расстановкой заявила младший лейтенант. И увидела, как дрогнули у Кольки зрачки и глаза испуганно уставились на нее. — Не-е,— вырвалось у него.— Я поеду. — Милиция — учреждение серьезное, и я с тобой здесь не шучу. — Не-е, я поеду к деду с бабой,— тревожно-дрожащим голосом повторил он. — Ты не ответил на мой вопрос. 12)