Сибирские огни, 1987, № 5

на физиономия. Колька подавал знак, и Валерка пулей вылетал на улицу. Прежде всего они обычно считали имеющиеся у них наличные деньги. Исходя из этого, решали, чем заняться: идти покупать мороженое, молочный коктейль или отправляться в кино — большого разнообразия в развлечениях у них не было. На этот раз Валеркина физиономия появилась в окне после первого же удара в стекло. Он тотчас выскочил на улицу. — Я больше в школу не пойду,— заявил ему сразу же Колька.— И домой тоже. Мать меня вчера выпорола. Я сбежал. Пусть поищет... Давай уходи и ты из дома. Тебе попало тоже? — Не-е. Мать не стала. Меня отчим будет пороть. А его сейчас нету дома. Запил. Где-то пропадает. Вот придет в себя, тогда уж. — Чего ты будешь ждать? Уходи. У меня место на чердаке — во-о! Фонарик надо и жратвы побольше. Там можно всю зиму прожить. Пойдем. — Я разве против. Думаешь, мне охота подставлять задницу. Она у меня загодя ноет. — Бери хлеба побольше и сала. Можно и колбасы... Воды бы только надо. Пить там нечего. Облюбованное Колькой место очень понравилось Валерке. Он предложил натаскать досок со стройки, отгородить угол — получится настоящая изба. Досок они ночью притащили, но отгораживать угол не стали — хлопотно и к тому же с любого конца чердака видно будет это сооружение, да и гвоздей нету. Поэтому они просто накрыли досками промежуток между двумя теплопроводами — образовалось укрытие, в котором было особенно тепло и уютно. Правда, забраться в него можно было только на четвереньках. Несколько дней беглецы были заняты устройством жилья, охотно, увлеченно: натаскали шлаковаты для подстилки, в своем и соседних домах взломали двери в нескольких кладовках, притащили оттуда керосинку, банки с маринованными и солеными огурцами, помидорами, эмалированное ведро с квашеной капустой, связку лука, старую одежду — словом, все необходимое для домашнего обихода. Они уже забыли об обидах, из-за которых сбежали из дома — теперь ими двигал азарт. Об окружающем их чердак мире они вспомнили, когда кончились продукты. — Надо деньги, Валерка. Тогда покупать можно и хлеб, и колбасу. А из дому не натаскаешься, застукают. — А где взять деньги? — Я откуда знаю. Долго сидели и тупо соображали, где бы добыть денег. — Эх бы те, которые у нас забрали в школе! — Тех бы ненадолго хватило. — А что, если еще шкетов потрясти, а? — Застукают, Кольк. — А если не у нашей школы, а у какой-нибудь другой? Там, где нас еще не знают. — Давай попробуем. Первый же день дал им восемьдесят копеек гривенниками и три новогодних кулька с конфетами. Потом у гастронома отобрали у девочки булку хлеба и три бутылки с молоком. Ни о матери, ни о школе Колька ни разу не вспомнил за минувшую неделю — жилось вольготно: почти весь день они с Валеркой спали, а с наступлением темноты выходили на промысел, толкались около гастрономов (в магазины заходить боялись — могли повстречаться с родителями), каждый вечер ездили на трамвайной «колбасе» на городскую елку, катались там с ледяной горки, тянули все, что плохо лежит. На свое лежбище возвращались далеко за полночь. Разжигали керосинку, разогревали в старом мятом котелке консервированный борщ, на шампурах жарили над огнем сало и, обжигаясь, ели его с мерзлым хлебом. Вкусно было. 112