Сибирские огни, 1987, № 4

же в любви кет единомыслия, понимания друг друга — «два сердца с беспечной печалью пропели про несовместимость ду­ ши и души». И вдруг — «прохожих утренние лица»! Прохожих утренние лица, пейзаж, осенний, городской, и чувство общности людской — всей жизни лучшая страница. Когда ее читаешь, то себе ты кажешься бессмертным, легко идущим против ветра, упрямо распахнув пальто. И знаешь: каждый поворот таит всегда окно такое, где сердце тихое, родное тебя утешит и поймет. Что увидела в этих лицах М. Бушуева? Неведомо. Но можно представить — за­ спанные, на некоторых еще не расправились складки от неудобного лежания, многие женщины не успели накраситься, отчего мало кто бросается в глаза, все спешат, на ходу оправляя одежду и сглатывая го­ речь только что выпитого кофе. Все еще домашние, подлинные, все лица чисты, от­ крыты, еще нет озабоченных, злых, уста­ лых, пьяных. Печать пробуждения высвет­ ляет, проясняет взгляды, а всё вместе, по- видимому, и рождает чувство единения со всеми. В стихотворении есть еще два соб­ ственно поэтических момента. Они в ощу­ щении близости, неразрывности понятий родства и бессмертия, а также в том, что чувство родства передано через образ ходь­ бы против ветра («упрямо распахнув паль­ то»). Всякий может представить себе восторженное, возвышенное состояние духа, заключенное всегда в преодолении ветровой волны... Таково утреннее лицо Города. А к вече- ру? Как последний из всех посетитель, остальных пропустивший вперед, не ворвется, рыдая «Спасите!», в душу Боль, а спокойно войдет. Скажешь: — Слушаю вас. Говорите! А она оглядит кабинет и промолвит устало: — Молчите. Больше к вам посетителей нет. Боль Города не снимается экстрасенсор­ ными манипуляциями. Но душа нуждается в целительном прикосновении, ждет его. Из боязни замкнуться на себя она всеми спо­ собами ищет пути выхода в мир — будь то звездное небо, лес, луг или какие-то каналы, связующие с другими душами. Индивидуальное сознание неизменно стре­ мится развернуться, распахнуться и благо­ дарно тихо вписаться в родной пейзаж, подобно царству из русской народной сказ­ ки, до поры спрятанному в яйца. Лес, уходи, чтобы вернуться той необъятною свободой, в которую, сверкая, льются лучи из чаши небосвода. В этой книге самым светлым местом, от­ душиной, поводом примирения с миром являются стихи о детстве или основанные на детских впечатлениях. Их достаточно много — четверть книги. Они написаны с особенной любовью и теплотой, чистые, яр­ кие,, но все — с,неизменной нотой горечи о безвозвратном, идиллическом. Таковы: «Прошлое ушло, чтобы вернуться...», «Дет­ ство», «Я в этом городе жила...», «Воспо­ минание», «Сойдите на станции...», «По­ плачься и забудь...», «Новосибирский ма­ ленький лесок...». Таким образом, поиск нравственного идеала в прошлом, в детстве для всех рас­ сматриваемых поэтов (может быть, за иск­ лючением М. Улыбышевой) можно считать закономерностью. У М. Бушуевой особенно явственно эту ностальгическую тягу можно почувствовать в стихотворении «Воспоми­ нание». Жил себе маленький человек с ма­ мой, с бабушкой, жил без особых забот в мире любви и согласия, рос, любил музы­ ку, незаметно приобщался к литературе (Тютчев, Бабель), жил в своем любимом, необыкновенном городе, где колокольный звон заглушается треском мотоциклов... Но наступил момент, и этого привычного родного мира по каким-то причинам просто не стало. Что тут было — просто ли взросление, или более трагическая ситуа­ ция — не суть важно. Важно и довольно типично вот что — в момент, когда окру­ жающее вдруг оборачивается к человеку молодому своей теневой стороной, выказы­ вает свои жесткие и отвратительные грани, этот человек, в большинстве случаев, не бывает готов к подобной трансформации. Разбились иллюзии, словно посуда: фарфоровый чайник и чашка с цветком, и лебедь — кофейник, и озеро — блюдо, — куда ни посмотришь, повсюду, повсюду — осколки. Попробуй, пройди босиком! Остались две миски надежных к обеду, железные кружки, стальные ножи... Наверное, к счастью огромному это, поскольку, его обещая, примета иллюзией вновь освещает жизнь. И тут, после неизбежной растерянности, наступает некий кризис души, из которого обычно находится только два выхода: либо в борьбу, а если для таковой сил не­ достает, то выходом будет равнодушие или даже цинизм. Правда, есть еще и третье: Ничто помешать не сумеет познанию сути души. Ведь дерево тянется, зреет в любой, самой дальней глуши. Ведь звезды над ямою каждой, над каждым болотом горят, и жажда приходит однажды — добраться до лучшего «я». Выход не так уж плох. Но ходить по осколкам иллюзий все-таки не очень-то приятно. Хорошо бы поэтам и социологам разобраться, в чем тут дело? Каковы при­ чины отсутствия у новых поколений имму­ нитета против реальной действительности? Кабы он вырабатывался заранее, может быть, меньше было бы и равнодушия, и цинизма. И сдается мне, причина тут в не­ достатке гласности, в недостатке правдивой информации. Мешает этому и сдержива­ ние сложившимся бюрократическо-изда­ тельским механизмом правдивой, честной поэзии, в которой остро, даже болезненно остро ставятся требующие разрешения нравственные вопросы. Издатели наши ско­ ро собственной тени будут бояться, в кар­ канье вороны будут усматривать крамолу и пессимизм. Между тем время требует .ррверщецнр иного..подхода. „цТН . ( Что касается, других, тем и направлений